[awesomecircus]

Ночь, в которой Гвидион танцует на границе, и маг с огненной ящерицей делает так, чтобы эта сказка осталась в памяти надолго

Новый Орлеан, 1 сентября

Виктор вслушивался в беседу, полуприкрыв глаза. Ему приходилось... сдерживаться, чтобы не взять их всех в руки, поставив на колени. Просто так. Чтобы было. Подменыш внутренне содрогнулся. Все-таки общение с Леоном не прошло даром. Совсем не прошло. Он сам становился Зверем. Долг, честь, ответственность - эти понятия растворялись, теряли свою остроту и значимость. Так уже бывало.
"Зачем ты терзаешь себя, бастард? Смирись. Она Благая. Это ее суть. Но сейчас она должна идти сама, без тебя... Благой бастард, какая чушь. Ты свободен, взлетай и дай взлететь ей".
Подменыш плавно встал, направляясь вслед за певицей. Некоторое время вслушивался и сделал еще шаг. Шаг в танец.
Это бордель, Гвидион. Успокойся. Отпусти себя. Ты сможешь удержаться на границе, Хищный Мечтатель. Или Мечтательный Хищник?
Одежда не была приспособлена для того, чтобы быстро ее снять. Но он был полуслуа. Он вел мелодию движениями, сливаясь в импровизации с голосом певца-певицы. Помогая ей и поддаваясь.
Aime...
Поведение Виктора было... странным. Джуд не ожидал от Охотника такого. Но танец... Танец затмевал все. Гибкость и красота движения, так перекликающиеся с голосом и мелодией, заставляли восхищенно смотреть и не упустить ничего. Ни голосом, ни глазами. Сейчас все, что мог дискордант - не подвести танец музыкой. Поддержать, вести, заставить звуки сплестись в узор, рассказать сказку. Движение - и голос рисует в воздухе паттерн. Слово - и поразительно гибкое тело вторит, оживляя мелодию. Голос и движение, ожившая греза, воплотившаяся мечта.
Он пел. Пел как давно не пел, наконец позволив себе гореть. Пылать на сцене, даря эту мечту другим: тем кто был там и кто еще не был. Поддерживая гибкое тело танцора-Охотника, который вкладывал в танец свою мечту, свою жизнь и свободу.
Голос взмывал к потолку и мягко струился по залу, путался в руках Виктора, вторил движениям тела. Они творили. Самозабвенно, отдавая себя тому, что делают. Вкладывая себя в каждый звук, в каждое движение.
Aime!
Джо смотрел на танцора и не видел его. Слышал голос со сцены и не слушал его. Всё сплеталось, крутилось, взмывая в небо серебристыми струйками пепла. Легкими словно снежинки, невесомыми, холодными, словно слезы вампира.
У неё были красивые глаза и она любила петь. Она любила жить и пела, сидя на ступеньках. Она уходила невесомым вздохом и упрёк в её красивых глазах таял вместе с покидающей её тело жизнью.
Руки налились тяжестью, и что-то подкатило к горлу. То, что он давно отгонял от себя прочь, и сам бежал от него. Он слышал её голос. Он видел как руки танцора обнимают нечто призрачное, невесомое, далекое и такое близкое. Он тоже хотел бы обнять, вновь убаюкать в объятьях... Но руки, проклятые руки, не слушались, словно приклеившись к высокой спинке кресла. А перед глазами всё плыли черные крутые локоны, падающие вслед за ней, обвисающие на руках паутинными хитросплетениями.
Я не удержал тебя... Прости.
Эрреро тяжело опустился в кресло глядя уже куда-то мимо кружащейся в танце гибкой фигуры. И чьи-то легкие ладошки легли ему на плечи.
Я тебя прощаю. Отпусти меня.
Он не вздрогнул, не обернулся, только поднял руку, но не нашел тонких пальцев у себя на плече. Только прохладное движение воздуха, словно кто-то был здесь, но ушел.
Отпускаю
Алан смотрел - и не мог отвести взгляд.
Танец Виктора - танец Бьорна - был как солнечный свет, падающий сквозь ветви деревьев. Как прикосновение ветра к щеке. Голос Алекса был как шелест листвы, как перезвон ручья по камня.
В танце и песне был свет. Была надежда. Было движение вперёд, через боль, через преграды - к чему-то, что единственное имело значение в этом мире.
К чему-то хрупкому и одновременно бесконечно могущественному, что пробьётся весенней травой сквозь холодную корку снега, даже когда будет казаться, что зима - Зима - продлится вечность.
Алану смотрел, как движется Бьорн, но в тоже время видел на его месте солнечный луч, кружащийся в потоках оплетающей его песни-ленты, ведущий песню вперёд и одновременно - ведомый голосом Алекса.
И в мире ничего не осталось, кроме этого света.
Роджер смотрел, слушал, впитывал в себя происходящее. Танцующего Виктора, поющего Феникса, светящегося Алана, убитого Джо... Сказка плескалась в крови и рвалась наружу, кровью через горло, сметая всё на своём пути. Ветер подхватывал, кружил и заставлял распахнуть крылья, обхватив ими весь горизонт, от края до края. Серебряные снежинки плясали где-то в груди, и белый дракон снова поднимал своего всадника над горными вершинами, и холодный воздух дрожал от собственной чистоты...
И слова пришли, вспомнились, растаяли на языке прозрачными льдинками, вылились в мир. Единственно правильные сейчас слова.
Ричард аэп Варич говорил негромко, кажется - даже не замечая, слушают ли его. Слышат ли.

Мы живем, как умеем. К нам ночи приходят и утра,
И воздушные замки уносит прибоем веков.
И давно было сказано воином, древним и мудрым:
Все погибнет в сражениях, останется только любовь.

Да, любовь. Но за ней в синих звездах и кружеве черном
Бесконечная ночь, боль и слезы несказанных слов,
Где мы бродим во мгле и где ловим друг друга за горло,
Словно это не явь, а блестящие фантики снов.

И любовь так сильна, так сладки ее прикосновения,
Так призывны слова и такое блаженство в глазах,
Что нам хочется жизнь подарить за одно лишь мгновение
И простить для нее все, что было, всю горечь и страх.

Ведь когда ее нет, мир нам кажется взорванным раем,
Мы готовы за все заплатить и погибнуть любя.
Мы срастаемся с ней, и, когда мы ее потеряем,
Нам так хочется вслед навсегда потерять и себя.

Мы клянемся, чем можем, и клятвы своей не нарушим
Пробиваться на зов ее, колокол, шепот и звон,
Ведь она так зовет, что нам хочется выкричать души,
И напиться ее, и умолкнуть на время времен -

Косо падает снег над застывшей от боли дорогой,
И в алмазах зимы наше дерево жизни, и нить,
Уходящая вдаль, в третью тысячу лет от порога.
Мы, конечно, пойдем. Мы попробуем снова. Любить.

Лети, Сказка...

Каково быть магом?
Наверное, это швыряться молниями, выкрикивая непонятный слова. Наверное, это вершить судьбы мира, стирая пыль с начертанных на старом камне рун. Наверное.
Но здесь и сейчас это было - каждый миг ощущать пронзительное, яркое единение с миром.
Барьер истончался, пробиваемый Пульсом. Маг провел рукой по глянцевой черно-красной чешуе призрачной саламандры, чей хвост шелестел, как разгорающееся в сухой траве пламя.
Пусть те, кто здесь был, запомнят этот вечер...
Бьорн ушел, легко подобрав одежду. Он выглядел уставшим, но каким-то одухотворенным, напоследок заправляя Джуд-Алексу за ухо выбившуюся из сложной прически прядь. Замер, оглядываясь слегка заторможенно, и все же пошел обратно, ориентируясь на отзвуки огня и снега.
На диван он лег плавно, медленно, с тихим вздохом. И закрыл глаза.
Джуд склонился в поклоне, благодаря за чудо. Внутри было светло и цельно. Ощущение приятной усталости давало о себе знать. А такой внезапный жест Виктора заставил замереть на мгновение от удивления и неожиданности. Казалось, что Охотник светится изнутри светлым, ярким отсветом солнца сквозь листву. Дискордант улыбнулся. Светло и честно. Улыбнулся душой тем, кто был рядом.
Он соскользнул со сцены, уходя за кулисы так же, как ушел Виктор. Не нарушая сказки, не развоплощая грезу.
Джо поднял голову, заново окидывая взглядом собравшихся в алькове. Взгляд задержался на Алане, потеплел.
- Мистер Картер... - Эрреро помолчал, наверное впервые за долгое время не зная какие подобрать слова. И просто благодарно кивнул, поднимаясь из кресла. - Желаю вам приятной и разнообразной ночи, господа. Если я вам еще понадоблюсь, я буду в своем кабинете. Мистер Каллахан, всегда рад вас видеть у себя. Мистер Картер, сегодня заведение угощает за мой счет. Мистер Линкс, надеюсь, после разговора с мисс Джуд я вас больше не увижу в своем клубе. Для вас приглашение отменяется. Еще раз доброй ночи.
Он сдержанно кивнул и удалился, и его тень огромной хвостатой кошкой скользнула за ним.
Алан ничего не ответил Эрреро.
Он даже не пошевелился с момента, как затихла песня, рассеянно глядя куда-то, где до этого танцевал Бьорн. Казалось, что для него ничего не закончились и всё продолжается, кружась перед глазами переплетением движения и голоса. Лицо у Алана было спокойным и каким-то неуловимо счастливым.
Казалось, что из алькова вышел не полный сил мужчина, а глубокий старик на пороге дряхлости - грузный, медленный... больной. Роджер презрительно наморщил нос, глядя вслед Эрреро. "Тебе дали сказку, генерал армии шлюх, протянули на ладони, подарили от чистого сердца... а всё, о чём ты способен говорить после этого - о своём клубе и своих шлюхах. Можешь не волноваться, я не собираюсь посягать на твою территорию. Поезд Алана был чужим, а этго место... порченое. Причём лично тобой. Ты очень постарался".
Сказка уходила, осыпалась хлопьями пепла, и всё, что оставалось - сохранить для себя хотя бы маленький огонёк свечи. Не забыть, что значит - гореть.
Рысь легко встал, шагнул к Виктору - и гибко опустился перед ним на одно колено, склонив голову:
- Благодарю, лорд Гвидион.
Виктор кивнул, поведя рукой. Он так и не открыл глаз.
Подменыша увели местные нимфы с явным намерением там подвергнуть ласкам. Да он и не сопротивлялся, ожив только через несколько шагов. Впрочем, судя по всему, его вполне устраивали перспективы. Роджер ушел по своим делам.
На колени Алану вскочила весьма увесистая огненная ящерица и насмешливо потрепетала языком.
Неожиданное ощущение увесистого тепла на коленях вырвало из… забытья? Алан не был уверен; секунду назад он всё ещё видел - и слышал, чувствовал - свет вокруг, а теперь оказался посреди неожиданно опустевшего алькова. Ощущение реальности плавилось, как восковая свеча.
Он поморгал… и опустил взгляд вниз. К мерцающему огнём созданию, такому же нездешнему, как и всё, что было до этого. И одновременно с этим - настоящему. Алан снова моргнул. И медленно поднял руку, открытой ладонью вперёд, не то приветствуя, не то пытаясь коснуться.
Ящерица потопталась и принюхалась, подвернув под себя эфемерный хвост.
Окружающий мир казался тонким, едва ощутимым, словно туманная дымка над озером ранним утром. И реальными были только Алан - и создание огня, греющее ему колени. Ящерица казалось крохотным вулканом - красно-чёрная, мерцающая горящим внутри пламенем.
Алан прикрыл на мгновение глаза. Сосредотачиваясь на ощущении мира вокруг и собственной крови. А потом открыл глаза и шевельнул губами, произнося слова языка, который не знал.
- Ты прекрасен, незнакомый дух пламени.
- Искра, - подал голос кто-то третий. - Часть предвечного пламени, падающая со звезд в костры и порождающая новый огонь.
Говорил человек. Точнее не так. Говорил человек. Наполовину растворившийся в окружающей эфемерности и одновременно очень настоящий, реальный. В нем было сложно различить даже пол, не говоря уж о чертах лица.
- Искра, - повторил вслед за кем-то Алан, кивнув. Ладонь он всё ещё держал открытой перед ящерицей и не шевелился, как могут не шевелиться лишь не-мёртвые. Словно боялся испугать духа. Он улыбнулся, вглядываясь в мерцающие огнём глаза. - Негасимое пламя. А кто ты?
- Колдун, - хмыкнул человек. Подошел и хозяйским жестом забрал духа, как забирают заигравшуюся кошку. От него исходило ощущение умиротворенной сосредоточенности глубокого горного озера. - Просыпайся.
Алан вновь на секунду зажмурился, возвращаясь к настоящему миру, отходя от границы, которую ощущал вокруг себя все эти бесконечно долгие, прекрасные минуты. А потом вскинул глаза туда, где должен был стоять колдун - колдун? - способный удерживать в руках искру предвечного пламени.
И увидел спину удаляющегося мужчины с короткими светлыми волосами. на поднятой в прощальном взмахе руке висела цепочка-браслет с причудливыми подвесками, форму которых было совершенно невозможно запомнить.
Алан подскочил на ноги. Что-то толкало между лопаток, манило пойти следом, догнать, но… что он мог сказать, переступая этот порог? Ничего. Сейчас было не время.
И он остался стоять, глядя вслед колдуну, позволяя ему затеряться среди людей. А потом, встряхнувшись, вышел из борделя на улицу, в пахнущую болотом и сентябрьской жарой ночь.