[awesomecircus]

Ночь, в которой Алана жертвует огню свой кровь, а тот позволяет взять себя в руки

Новый Орлеан, конец первой недели сентября

Предвечное пламя было везде и было всем: пылающим костром, яростным жерлом вулкана, мигающими зрачками звёзд, негаснущим огнём душ, пламенем иных миров, огнём небес и жаром Преисподней. И разлетающиеся в стороны мелкие искры, вспыхивающие, когда Алан прощёлкивал колёсиком зажигалки - они тоже были часть этого пламени. Вспыхивающие и вынуждающие щуриться - огонь всё ещё заставлял Зверя недовольно ворчать, но был слишком слаб, чтобы обжечь или испугать по-настоящему.
И где-то внутри него самого тоже билась искра этого предвечного огня.
Он должен был пылать - освещая ли, согревая ли, разрушая или создавая.
«Я дам тебе возможность гореть ещё одной искрой. Позволь мне взять тебя в руки, и я помогу тебе вспыхнуть, зажигая новые костры»
Алан не говорил этих слов - ни вслух, ни про себя. С огнём нельзя было договориться словами - слишком дикий, слишком яростный, слишком свободный. Но можно было раскрыться ему навстречу, разрушая любые стены внутри себя, и протянуть руку.
Он обхватил зажигалку обоими ладонями. Вновь щёлкнул колёсиком, выбивая искры, и попытался отпустить своё сознание, нащупывая Грань. Ту Грань, которую он чувствовал, когда ему на колени опустилась Искра, и он смотрел в мерцающие изначальным пламенем глаза. Ту Грань, на которой его собственный огонь становился почти ощутимым.
Нащупать искру. Открыться ей и потянуться из-за Грани, концентрируясь одновременно и на ней, и на крохотном металлическом предмете в руке, в который и должна соскользнуть эта искра, чтобы потом он смог резким щелчком кремниевого колёсика выбить её себе в ладонь.

Где-то в глубине сознания раздался веселый треск горящей травы. Царапины на зажигалке, ранее незаметные, на пару мгновений сложились в фигурку гибкой ящерицы.

Алан зацепился за этот треск, за всполохи огня и горьковатый дым. Ему не надо было закрывать глаза, чтобы увидеть этот огонь - он чувствовал его внутри себя, и нужно было только вытянуть его, самому стать нитью, по которой эта пламя перекинется изнутри - наружу, где ему можно будет позволить лечь в ладонь.

Огонь не горит просто так. Огонь всегда требует платы за свое тепло. И если не огородить ему кострище, то он способен пожрать все вокруг. Огонь внутри Алана желал пищи, и в его шелесте слышался голос Зверя.

Он не мог платить чем-то, кроме самого себя. Не имел права.
Не отпуская зажигалки, Алан потянулся, прокусывая себе левое запястье и позволяя крови заструиться по ладони, пачкая зажигалку и пальцы. Кровь - граница кострища. Кровь - плата для огня. Кровь - его пища.

Кровь вспыхнула, обжигая руки и падая вниз сгустками текучего огня. По руке как будто хлестнули гибким длинным хвостом.

Боль не имела значения сейчас, когда в ладонях билось пламя. Алан всё ещё был нитью, и эта нить была нитью из огня и крови. Он расцепил сложенные «ковшиком» ладони, оставляя в одной зажигалку, а во вторую перетягивая обжигающие капли, предлагая пламени лечь ему в руку.

Пламя потянулось за уже распробованной добычей. Немного подумало и повисло над ладонью, уютно свернувшись маленьким, но грозным комочком.
В унисон его жару рычал Зверь.

Алан тихо рассмеялся, глядя широко раскрытыми глазами на огненный всполох. Потом он уронил зажигалку на колени и потянулся второй ладонью к пламени - оно казалось живым, и его хотелось гладить. Не касаться, но мягко перекатывать по ладоням, ощущая, как внутри что-то замирает от страха и восхищения, слившихся в единое целое.
Огонь должен гореть. Искра должна зажигать новые костры.
Вокруг было темно, пусто. Алан сидел в дальнем конце вокзального отстойника, прямо на путях, и где-то впереди высилась громада поезда.
«Пылай», шепнул он - всем свои существом - огню, спуская его с ладоней на пути, где среди камней пробивалась вверх упрямая поросль травы.

Огонь с некоторой неохотой сполз с рук и нащупал траву. Та отозвалась едким дымом, не желая сдаваться пламени. Огонь может пожрать жизнь, но жизнь редко когда сдается без боя.
И это, пожалуй, самое главное свойство жизни. Огонь погас, не справившись упрямством полувысохшей травы. Огонь снова скрылся в глубинах души вампира, и вместе с ним успокоился Зверь.

Алан коснулся костяшками пальцев ещё горячей, опалённой травы.
- Извини, - шепнул он, а потом прикрыл глаза, чувствуя, как откуда-то изнутри вновь поднимается смех. Не удержавшись, он запрокинул голову к тёмному небу и рассмеялся - коротко и счастливо, а потом поднялся на ноги и, зажав в перемазанной кровью ладони зажигалку, направился по путям обратно к поезду.
Шаг был лёгким, и Алану казалось, что он сейчас сам как стремящийся вперёд всполох огня. Готовый на всё. Способный на всё.