История, в которой терновник вьётся по скале, река уносит вдаль рыжие огни, и мёртвое сердце начинает биться
Вне времени и вне пространства
Птицы безмолвно продолжили преследовать Алана пока он прыжками спускался по склону холма, но отстали на границе леса, возвращаясь к дереву. Уже привычные тени обступили его.
Куда ему идти теперь?
Вперёд. Только вперёд.
Не к теням леса, подкрадывающимся со всех сторон, но - к изломанной линии гор, что поднимались у горизонта и тянулись к небу.
Дорога к горам заняла почти три десятка шагов - Алан вышел на опушке леса у предгорья. Каменистый склон плавно уходил вверх - деревья не росли на нем, будто отделенные незримой чертой. Каменистый склон выглядел безжизненно - только где-то вдали, выше по склону, где он упирался в отвесную, неровную стену уходящую вверх были видны отростки черного терновника, взбирающегося по скале.
До ушей Алана донеслись далекие звуки какого-то духового инструмента - свирели? Трубы? Сложно было сказать - звук перекатывался и разбивался, меняя тональность, высоту и громкость - но при всем этом, Алан точно мог сказать как дойти до него - достаточно пойти налево вдоль стены, до места где стены скал расступаются, открывая узкий пролом, ведущий наверх, к одному из пиков возносящихся к небесам, и начать взбираться по нему.
Он медлил, глядя то на упрямо цепляющийся за камни терновник, то на трещину в скале, откуда доносилась мелодия.
Мелодия…
Алан тряхнул головой.
- Я уже лез за колокольчиками. Вышло хреново, - проговорил он, обращаясь к безмолвному небу над головой. И принялся взбираться вверх по склону, к скале и чёрным извивам колючих лоз.
Лозы были черны. Лозы кололи ладонь тысячами холодных иголочек. Лозы были живыми, как маленький шарик, едва не поглотивший когда-то его душу.
Он едва не отдёрнул ладони, лишь в последний момент удержав себя от этого жеста, и вскинул голову вверх, туда, где вгрызались в камни упрямые чёрные шипы. На мгновение Алан представил себе, как терновник оборачивается вокруг него, как обернулась тогда Бездна, наваливается, пытается проникнуть в вены и растворить в себе душу… Он тряхнул головой и, зажмурившись, ухватился за колючую лозу крепче.
- Ты ещё расцветёшь, - ладонями было больно, и Алан, сжав зубы, заставил себя подтянуться, упираясь босыми ногами в холодные камни скалы. - У терновника… белые цветы. Мелкие. На яблоневые похожи.
Вверх. Медленно, жмурясь от боли, обдираясь до крови. Только вверх.
- Пахнут т-тоже… хорошо. Много цветов будет. И ягоды потом появятся. Не м-можешь же ты всегда оставаться мёртвым.
Кровь стекала по шипам. Витэ, чужая жизнь, окрашивающая тьмы в багрянец.
Куда ты ползешь, Алан Каллахан, что ищет путь обратно в мир живых? Куда ты идешь, и куда ты тащишь всех тех, кого отказался отпускать и отдавать птицам?
Это был простой вопрос для Алана. Как можно идти куда-то, кроме как вперёд, к горизонту, которого никогда не достигнешь, потому что иначе твоя дорога закончится? Вперёд - к новому дню или ночи, или к новой надежде, к который ты выйдешь через боль, к новой цели или победе, на пути к которым будут поражения. К Весне, ради которой надо будет пережить Зиму. Не останавливаться, идти вперёд, живой ты или не-мёртвый, к победе, улыбке, новым открытиям, солнцу, луне, расцветающему терновнику, новому повороту дороги, новому витку Судьбы, новой случайности, что направит Судьбу туда, куда она должна повернуть.
А иначе - как?
Иначе - как?
Как идти к солнцу и новому повороту, когда за твоей спиной целая корзина, в которую тщательно сложены дорогие и ценные вещи, люди, воспоминания?
Дурак смотрит в небо и протягивает руки к звездам, но нога уже занесена над пропастью.
Шут несет за плечами всего лишь собственную душу, и потому он свободен идти к победе, улыбке, новым открытиям, солнцу, луне, расцветающему терновнику, новому повороту дороги, новому витку Судьбы, новой случайности, что направит Судьбу туда, куда она должна повернуть.
Только сейчас руках Дурака и Шута слишком много нитей, которые утянут на дно тех, кого он считает важнее любой Мудрости мира.
Как же так, Алан Каллахан, Ищущий новые пути?
Он, наверное, не был Дураком. И Шутом тоже не был.
А был - простым дураком, который держал в руках свою корзину и не мог понять, как можно променять её на всю Мудрость мира. Променяешь её - и некому будет показывать цветущий шиповник. Некому будет улыбаться. Некому будет помогать подняться и дойти до следующего поворота дороги.
И если упадёшь на дно и утянешь всех - тоже некому будет. Потому что не будет никого.
Алан крепче вцепился в шипастую лозу.
Ему было страшно. Он не хотел, чтобы Они упали на дно. Это было неправильно.
Лоза проткнула ладони насквозь и шевельнулась, распяв на скале. Алан видел тончайшую трещинку в ней. Трещинку, которой суждено было разрушить этот монолит в будущем.
Шарик с дробным стуком катился по мелькающим клеткам рулетки, но вместо цифр в ней были совсем другие образы. Цикл, порожденный судьбами множества людей.
После беспечности шла всепобеждающая Воля.
Сможешь ли ты все, что только захочешь, Алан Каллахан?
Два часа и две минуты
Стрелки часов дрожат, готовые сорваться в беспощадный бег - и всё потому, что он захотел дотронуться до того, чего нельзя было касаться.
Что он захочет дальше? Чего он захочет дальше? И не заставит ли это желание сдвинуться с места стрелки часов.
Алан беззвучно всхлипнул и прижался щекой к холодной скале, пересечённой трещинкой.
Его желания, его воли - они были слишком опасными, чтобы давать им шанс стать всемогущими.
Почему? Почему он закрывает глаза и идет напролом, так старательно зажмурившись?
Ветер колыхнул лозы, и тело несколько раз болезненно ударилось о скалу. Кровь стекала вниз, и вместе с ней утекали силы.
Кап. Кап. Кап.
Он не мог не идти напролом. Его всегда толкало между лопаток, его всегда тянуло вперёд - кратчайшим путём. Болезненным путём. Путём, которым никто не пойдёт, кроме него.
Алан снова всхлипнул. От боли. От бессилия. Но здесь никого не было, а камень… камень не стал бы его винить за дорожки слёз на щеках.
Он закрывал глаза, боясь, что, открыв их, в следующий раз не сможет пойти вперёд.
Из трещины высунулась клешня, а потом и весь скорпион. Покачал хвостом и пополз деловито по руке Алана.
Тяжесть корзины за спиной тянула вниз. Шипы впивались в тело, разрывая плоть.
Кап. Кап. Кап.
Как же ты хочешь увидеть солнце и звезды, если ты слеп, Алан Каллахан?
Он сморгнул солёные капли с ресниц и уставился на перебирающего колючими лапками скорпиона, на его острые клешни.
- Можешь жалить меня, - каждое слово было словно новый шип. Больно. Слишком больно, чтобы говорить - но и молчать нельзя. - Но не трогай. Мою. Корзину.
Может, он и не увидит солнце и звёзды, но не станет закрывать глаза, если скорпион решит его ужалить.
Укол был почти незаметен под волнами боли, которые посылали шипы. Но вот яд...
Яд начал действовать сразу.
Стало холодно. Так холодно, как бывает только в снегах перед самым рассветом.
Холод источала скала.
А спины мягко коснулся луч восходящего солнца.
Алан дёрнулся. Раз, потом ещё раз и ещё, срывая горло в крике и пытаясь повернуться - лицом к теплу, к солнцу, посмотреть на него, пока не стало слишком поздно. Пока холод и боль не захлестнули с головой.
Он дёргался хаотично, как попавшая в силки птица, отчаянно желая лишь одного - увидеть солнце. Согреть хотя бы глаза.
Для этого нужно решиться и оторвать от лозы хотя бы одну руку. Повиснуть над пропастью вместе со всем тем, что так ценно. Повиснуть - и победить.
Он прижался на мгновение щекой к ледяной скале, ощущая, как застывает изморозь на коже.
Сможешь ли ты? Ради тех, кто дорог, тех, кто обязан встретить Весну, тех, кого ты будешь защищать до последней капли крови?
Алан дёрнул рукой, выдирая её из цепких объятий лозы - яростно, распарывая плоть шипами, и одновременно с этим - сжимая вторую руку вокруг гибких ветвей, цепляясь намертво, сжимая пальцы каменной хваткой.
Не упасть. Удержаться. Повернуться. Увидеть солнце.
Я смог пережить так много. И смогу - сейчас. Ради них. Я не могу проиграть
Солнце вонзилось лучами в немертвое тело, выжигая глаза. Как давно ты не видел этого света?
Давно…? Очень давно. Так давно, что хотелось неотрывно смотреть на этот пылающий шар, позволяя его жару ослеплять, а лучам - согревать.
Алан висел над бездной, с отчаянной ясностью понимая - он будет держаться не только ради всех тех, кого несёт с собой, но и ради этих слепящих лучей.
Если хочешь - иди. Потому что можешь.
Ты ведь всегда жил именно по этому принципу, Алан Каллахан?
Жил. И будет продолжать жить. Идти к неизведанному, новому, опасному и прекрасному, встречать его со страхом и решительностью. Идти, ощущая на плечах вес своей корзины, вес ответственности за тех, кого взялся защищать - и идти с ними вперёд, поддерживая и помогая встать. Идти к цели, идти, несмотря ни на что.
Алан улыбнулся слепящему солнцу. Искренне, радостно. А потом дёрнул второй рукой, вырывая её из хватки терновника, и больше не не страшась бездны под ногами.
Потому что он мог идти - вперёд, к солнцу. К его огню, теплу, свету, жизни и надежде.
Сердце рухнуло вниз, срываясь вместе с телом со скалы. Не вышло. Не сейчас.
И жестокий удар оглушил, заставив потерять счет времени.
Алан очнулся, лежа на земле.
Не вышло. Солнце сияло где-то наверху, но в это ущелье не заглядывали его лучи.
Отвесные стенки были покрыты трещинами, а рядом струился быстрый ручей, от которого веяло не тем промозглым холодом, но чем-то чуждым и родным. В быстрых перекатывающихся волнах мелькали, как рыбки, сгустки и осколки чего-то эфемерного.
Алан с беззвучным стоном перекатился на бок, съёживаясь и впиваясь зубами в ладонь. Было больно. Было обидно. Настолько, что хотелось выть в голос - всё равно никто бы не услышал.
Полный ярости - на самого себя - вой заметался между стенок ущелья, и через бессчётные минуты стих, оставшись болезненным ощущением где-то в груди.
Вставай. Давай же. Ты сильный. Упал - поднимайся. Вставай!
Он заставил себя встать на четвереньки и подобрался к ручью, опуская ладони в холодную воду и пытаясь поймать пальцами осколки.
Осколки метнулись в стороны, как испуганные рыбки. Но даже легкого прикосновения хватило, чтобы спина Алана почувствовала знакомый удар плети.
Воспоминания, эмоции, боль других людей. Их любовь, радость и смех.
Вода продолжала насмешливо журчать.
Он шёл, оставляя за спиной чужую смерть. Оставляя в своих следах чужую боль. Чужая кровь была на его ладонях.
Как ты можешь идти дальше… таким?
Алан неловко сел на колени на границе земли и воды, опустив ладони в холодный ручей. Вода журчала, обтекая пальцы. Алан зажмурился.
Он всегда убегал от проблем. Он всегда искал их - не зная, зачем ищет. Что-то толкало между лопаток навстречу любой опасности, не оставляя времени подумать - ради чего? Зачем?
Он не помнил, как и что делал, но призрак Эйда, огненный, смелый и слабый, стоял за плечом, готовый подтолкнуть… готовый оставить новую чужую кровь в своих следах.
Уголки глаз защипало. Вода всё также гладила пальцы холодом.
- Забирай, - беззвучно шевельнул Алан губами. - Забирай… его.
«Прости, Эйд. Так больше нельзя».
Он ушел с трудом. Он не хотел. Огненная фея не желала растворяться и становиться еще одним осколком, не желая принять, что давно уже такой осколок.
Еще одна светящаяся рыжим светом "рыбка" поплыла по течению.
«Прости. Прости. Прости меня»
Алан смотрел вслед огненной искре, пока та не исчезла из виду. Смотрел, вцепившись пальцами себе в грудь, напротив сердца. Внутри мёртвым льдом разливался страх, что вот, ещё секунда, ещё одна - и что-то сотрётся из него, из его памяти и сути, ощущение сказки и огня потеряется, утечёт следом в насмешливую реку, и от него ничего-ничего не останется..
В душе было пусто. Души больше не было.
Леон любил рассказывать о том, что у вампиров нет души. И сейчас это было так очевидно. Пусто и глухо.
А что он помнил о том, каким был Эйд?
Ничего. Он ничего не помнил, и всё, что у него было, это чужие слова. Чужая боль. Чужие эмоции.
- Ты переродишься, - тихо проговорил Алан, глядя на ручей. - Вновь увидишь солнце. У тебя будет новая жизнь. Гораздо лучше той, что была. Ты будешь счастлив. Всё будет хорошо, Эйд аэп Скатах. У тебя - будет.
Он резким, рваным жестом потёр ладонями лицо.
И поднялся с колен, задрав голову к смыкающимся над головой стенам ущелья. Пустой внутри. Мёртвый.
Но у него всё ещё был он сам: все его глупости, все его мысли. Мечты. Страхи. Чувства. Это не Эйд рвался через непроходимые леса вслед за болотными огнями. Не Эйд толкал дверь в заброшенную церковь. Не Эйд собирался вернуться к тому, что дорого, к тем, кто дорог.
Собирался вернуться Алан.
«Я не пустой»
- Я не пустой! - повторил он, сорвавшись на крик - обращаясь не то к ручью, не то к ущелью, не то к сияющему где-то так высоко солнцу.
По камню скал змеились трещины. Алан повёл по ним пальцами, а потом, стиснув зубы, уцепился в ту, что казалась шире всех.
Надо просто постараться. И у него получится - по отвесной скале вверх, к солнцу. Потому что иначе нельзя.
Он полз. Внизу оставались разноцветные сгустки и шепот ручья, темнота и прохлада. Но на самой границе света, там, где кончиков пальцев коснулись солнечные лучи, тропа закончилась.
Впереди была только гладкая стена мраморного камня, переливающегося золотистыми искрами.
Он столько полз… и ради чего? Ради камня?!
Алан зашипел, вжимаясь в шершавую скалу всем телом. Отчаяние вскинулось внутри… и схлынуло, осталось горьким привкусом на губах.
Да, ради камня. Ради прогретого солнцем, тёплого камня, золотистого и мерцающего. Вот он, стоит только протянуть руку, коснуться его кончиками пальцев и почувствовать кожей эту горячую гладкость. Так легко представить себя его частью, почувствовать тепло и твёрдость, слиться с камнем, оказаться в его толще… и пройти сквозь неё, как огонь проходит по сухой траве.
Изнутри скала была золотой и такой же мерцающей. Кое-где прожилками руды ее пронизывала тяжелым блеском сталь. Скалу как будто насквозь просвечивало солнце, и было жарко.
Очень жарко.
Раскаленное золото полыхало алым огнем.
Если бы Алан мог, он бы рассмеялся. Было страшно. Было весело! Было отчаянно-восхитительно, и этот восторг мешался с ужасом, и весь этот клубок эмоций растекался огнём по его сущности, заставляя раскрыться навстречу расплавленному золоту.
Алан плавал в этом золоте, и только мелькающие на краю сознания образы: чёрная перчатка, запах дыма и железной дороги, жёсткая шерсть енота под ладонью, не давали раствориться в этом огне полностью.
Ему нужно было наверх. Ему нужно было вернуть себя, выплавиться из скалы и снова встать на две ноги.
Выше. Еще выше. Еще выше по расплавленным ступеням. И еще. Танцуя, смеясь и глядя только на пронизывающие металл лучи.
Тело исчезло, плоть не выдержала и слезла с костей. Кости рассыпались в прах, а пустота в душе наполнилась сиянием.
Перед огромными вратами стоял золотой голем с мертвым сердцем.
Голем ударил себя кулаком по груди.
- Бейся!
Ещё раз. Сильно, отчаянно, ударяя золотом о золото.
- Бейся!
Но всё было зря. Огонь перетекал внутри него, но не мог согреть сердце. Не мог раскалить его, не мог заставить биться снова…
Алан - да, он был Аланом, глупым, смелым, стеснительным, пугливым, и он же был одновременно золотом и сиянием - сделал шаг вперёд.
Туда, к воротам, за которыми его ждало неведомое. А за этим неведомым может и был путь обратно.
И он шагнёт туда, несмотря на остановившееся сердце.
За воротами не Неведомого. За воротами обнаружился вполне пасторальный пейзаж с деревцами, серебристо-зеленой травой и золотой песчаной дорогой. Голубое небо было кое-где перечеркнуто облаками, а вот солнца нигде не наблюдалось.
Алан присел на корточки, зачёрпывая ладонью песок. Просыпал его между пальцев, глядя на золотистую пыль. Потом он сорвал травинку, закусывая её зубами, и проговорил, вскинув глаза вверх, к потерявшему кое-что очень важное, небу.
- Нет плохих дорог под небом, есть лишь те, кто их не знает. - Пауза. - А я знаю.
Он пошёл вперёд, по дороге, вглядываясь вперёд - что будет там, за поворотом. Но то и дело Алан поднимал глаза к небу, пытаясь отыскать на нём солнце, и раз за разом хмурился, не находя.
Солнца не было. Но внимание Алана привлек сидящий на камне человек средних лет с темно-каштановыми короткими вьющимися волосами и выразительным лицом. Человек был одет в темный костюм, а начищенные ботинки поблескивали в свете несуществующего солнца.
Человек повернул голову к Алану и поднял брови, иронично-вопрошающе улыбнувшись.
Алан растерялся. Он уже привык к тому, что мир вокруг был… чуждым, родом из образов и страшных снов, и, увидев человека, он несколько секунд смотрел на него, часто моргая.
- Эмм… простите. Это же не Америка, да?
Звук собственного голоса казался таким привычным. Почти нормальным. Алан нервно улыбнулся и вновь на мгновение поднял глаза к небу, отвечая самому себе на дурацкий вопрос.
- Да. Определённо не Америка. Кто вы?
- Америка? Нет, это совершенно определенно не Америка, - человек улыбнулся, весело и иронично. - Я?
Он поднялся, совершенно будничным жестом обтряхнув колени.
И за его спиной начали медленно разворачиваться серовато-белые огромные крылья.
- Я - Метатрон.
Алан зажмурился. А потом, покачнувшись, сел на дорогу, всё также не открывая глаз. Но на обратной стороне век всё равно отливали небесным цветом крылья.
Крылья.
Крылья Метатрона.
- Я… я не то, ч-чтобы верующий... - Алан заставил себя приподнять ресницы, заморгал, глядя на стоящего перед ним… ангела. А потом уткнулся лицом в ладони и всхлипнул, ощущая, как рушится его мир, как он плавится, теряет куски и собирается заново.
Метатрон, возведя очи горе и тяжело вздохнув, приобнял Алана, похлопав его ладонью по макушке.
- Вот ведь люди пошли, - проворчал он. - Но хорошо еще не кидаются крылья щупать и на подушки дергать. Ну, ну, не реви.
Алану казалось, что не сделай он чего-то… хоть чего-то сейчас, в эту же секунду, то его мир, и без того качающийся на краю обрыв, полетит вниз. Он всегда стремился к чему-то неизведанному, и вот теперь неизведанное обнимало его за плечи, и от осознания, кто обнимает его за плечи, хотелось вгрызться зубами в песок. Или вскочить и бежать так далеко, как хватит сил, крича во весь голос.
Всхлипнув ещё раз, он, не глядя, протянул руку и коснулся огромных крыльев - осторожно, кончиками пальцев поглаживая мягкое перо.
- Я не… я же не умер, нет? М-метатрон - посредник. Посланник. Я помню. Кажется. Давно не читал Библию, п-простите, - он говорил, сбивчиво и быстро, не переставая поглаживать перо на крыле - его мягкость под пальцами была чем-то, что удерживало Алана на краю. - Живёте на седьмом небе. Вроде. И я… я всё ещё не верю. Может вы вообще не ангел.
- А что, мне превратиться в неопалимую купину? - похоже, этот ангел бы весьма ворчлив. - Ты говори, зачем пришел, причем без полотенца, я даже вытереться не смогу.
- Вы говорите, как Яков Шмейерсон. Он хороший человек.
Пауза. Мир снова грозил поплыть, и Алан сосредоточился на ощущении пера под пальцами.
- Я шёл домой.
- Небеса всем дом, - крыло дернулось, пытаясь тактично отобрать перо. - Чего ты хотел от Бога?
Алан разжал пальцы. И зажмурился крепче, обхватив себя руками за плечи, словно это могло спасти его.
- Я не шёл на Небеса. Я шёл домой. В Новый Орлеан. Вряд ли он похож на Небеса. Просто… я хотел вернуться. Туда. К ним. Они без меня пропадут.
Слова срывались с губ отрывисто, как градины.
- А я… мёртвый.
- И ты желаешь их защитить? Ценой..?
- Своей жизни.
Это оказалось легко произнести.
Ангел легко перехватил вампира за подбородок. Долго смотрел зеленовато-карими глазами, строгими и понимающими.
- Иди. Пусть твоя жизнь будет прожита без сожалений о содеянном.
Он исчез.
Исчезло все.
Грудь Алана разорвалась болью первого вздоха.
История, в которой терновник вьётся по скале, река уносит вдаль рыжие огни, и мёртвое сердце начинает биться
Вне времени и вне пространства
Вне времени и вне пространства