[awesomecircus]

Ночь, в которой предстаёт перед вампирами воин с обнажённым мечом и крыльями, отливающими изумрудами моря, и заблудший грешник теряет часть себя и получает надежду на искупление

28 апреля, Новый Орлеан

Энди плелся у самых стен, в тенях, не зная, куда, не зная, зачем.
Хотя нет. Зная. В мозгах, в ушах, во всем теле звенел требовательный капризный приказ. Очередной. Не считающийся ни с чем.
"Да лучше б я там сдох", - в который раз подумал Энди, опираясь на стену. По крайней мере, дорога в ад дала бы ему пару секунд блаженного ничего. Он посмотрел вперед, разыскивая дорогу...
У очередной стены, к которой хотел перебраться Энди, сидел Леон.
А рядом стоял тот-кого-Энди-уже-видел, тот-кто-выпорол-и-спас-Алана, тот, кто был отцом Леона.
"Только не еще. Только не. Блять..."
Гангрел зажмурился и ударился о стену, у которой стоял, всем телом. И еще раз. И еще.
Не затихали ни зов, ни боль, ни бьющаяся в мозгу мысль "еще один".
"Заткнись, заткнись, заткнись заткнись заткнисьзаткнисьзаткнись!!!"
Глаза - самое уязвимое место.
В глаза Энди и запустил когти. Сорвать лобную кость, выскрести мозг, разрушить хотя бы что-то одно, чтобы больше ничего не было и наконец пришли тьма и одиночество.
- Теперь ты пойдешь работать дальше, когда при... - Ласомбра повернулся и поморщился. Потом решительным шагом, расплескивая воду, подошел к Энди и взял его за шиворот. Встряхнул, повернув к себе спиной, чтобы не получить когтями от всей широкой гангрельской души. Альченцо снова поморщился.
Уже не гангрельской.
- Дожили. Леон, это твой?
- Мой, - Леон дернулся было следом, но затормозил на краю лужи. Затем повторил, стараясь, чтобы хотя бы голос звучал достаточно уверенно. - Мой. Пусти его.
Шаги звенели каплями воды, бьющимися о водную поверхность. Энди едва слышно завыл. Опять, снова, еще раз...
Мозг он выцарапать не успел, значит, придется терпеть.
Или не придется.
Оторвав руки от лица и не мешая Альченцо ни подойти, ни ухватить его за шкирку, Энди запустил когти в следующий орган восприятия.
Не слышать, не видеть, не говорить.
По крайней мере, он очень старался.
- И дальше куда? Пока что он хотя бы сопротивляется.
- Он не... - Леон неуверенно поднял правую руку, то ли отбирать Энди силой, то ли придерживать его руки с когтями. - Да прекрати ты это!
- Мучения физические да ослабят душевные... - проворчал Мирр на латыни. И парой движений вывихнул Энди обе кисти.
Пальцы отказывались слушаться, но этой цели Энди уже достиг. Тьма пришла к нему, обняв теплой пеленой и не давая видеть, тьма окутала мягким одеялом, не давая слышать.
Как же жаль было, что не обрубить так просто оставшийся зов, тянущий прочь...
Мда. Жаль, что ему помешали. Окончательно оборвать все не получится.
- Сделай что-нибудь! - Леон не до конца отдавал себе отчет, что говорит и кому.
Ласомбра постоял, о чем-то размышляя. А затем решительно направился к окраинам города, выискивая церковь. Служителя он прогнал оттуда одним глухим рыком, а неудачливого демонокоплонника бросил перед статуей Марии.
- Молись за него. Искренне.
Энди не сопротивлялся, вися в чужой руке. Лишь изредка подергивался, путаясь куда-то дотянуться и чего-то коснуться.
Боль была непереносимой, и появление еще одного источника Энди заметил далеко не сразу. Просто в один момент он упал, неловко и болезненно. Он смотрел на иконы - и не видел их.
"Куда ты меня принес"
"Что дальше"
"Какая разница?"
- Ты смеешься? - Леон аккуратно присел на скамью рядом, отгоняя неуместные мысли. Например, о том, что в последний раз в церкви он был как раз год назад. И обстоятельствах того раза... - Я? Молиться?.. - Он напряг память. - Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium.
- Можно отмолить грешника, если ты искренне желаешь ему добра, - негромко проговорил Мирр, отступая назад.
Во тьму, окутавшую Энди, ворвался яркий прямой луч.
Свет.
В этой тьме не должно было быть света.
Откуда он появился?
Энди машинально потянулся к нему, боясь коснуться - и желая этого.
"Откуда же ты?"
разве для меня остался свет
Леон поморщился, поднимаясь.
- Тогда здесь стоило быть Алану. Кому угодно другому, но не мне, padre.
Он посерьезнел и встал на колени рядом с телом. Прикрыл глаза, пытаясь пожелать Энди добра. Искренне.
- In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti...
Терять было нечего. Хуже быть вряд ли могло (не то чтобы Энди не подозревал, что на самом деле все может быть ГОРАЗДО хуже, но хотелось оставить себе хоть какие-то добрые эмоции), и бывший гангрел коснулся этого луча света в кромешной тьме.
Молитв Леон знал десятки. Если не сотни. И уже очень, очень давно не молился искренне, если это вообще хоть когда-то случалось.
Просить? Умолять кого-то... оттуда пощадить Энди? Выпрашивать еще один шанс на спасение для того, кто уже стал тварью и нечистью без души? Для этого Леон Дамиано слишком трепетно относился к символам Веры, хоть и смотрел на них преимущественно с другой стороны. Он знал, что Бог есть. И что его не стоило... обманывать, даже из лучших побуждений.
- Prínceps gloriosíssime coeléstis milítiae, sancte Míchael Archángele, defénde nos in proélio et colluctatióne, quae nobis est advérsus príncipes et potestátes, advérsus múndi rectóres tenebrárum hárum, contra spirituália nequítiae, in coeléstibus...
"Это мой бой и мой долг. Я просил отца не вмешиваться. Но тебя я прошу... помоги".
И человек встал перед ними, и держал он в руке своей обнаженный меч. Крылья его отливали изумрудами моря, и буря свивалась под ними тугими кольцами.
И коснулся руками клинка оступившийся, отдавая и душу, и жизнь свою на праведный суд. И была исчислена та душа и взвешена.
И был отсечен от нее прокаженный кусок, как отсекает прогнившее мясо скальпелем лекарь. И развеян был тот кусок на ветрах, за спиною у Ангела воющих.
Энди не знал, чего было больше: чувства потери или облегчения. Часть души, он еще не понял, какая, пропала, испаряясь прочь.
И боль стала слабее. Она все еще была с ним, но она была слабее.
И зов больше не рвал тело и душу в клочья...
"Прости меня, господи, прошу, и дай мне хотя бы шанс искупления".
- Amen. - Леон не поднял глаз на Ангела, все так же стоя на коленях. На секунду только поднял руку, дотронуться (или заслониться?) и сразу уронил ее под тяжестью света. - Это я позвал его. Моя вина. И моя битва... теперь.
Голос звучал ровно. Уверенно.
Ангел посмотрел на коленопреклоненных. Бьющиеся под крыльями ветра замерли на миг.
- Tua culpa est infirmitate adversus tentatio et deceptio.
- Mea culpa, - эхом отозвался Энди, признавая и принимая. "Я исправлю. Постараюсь исправить. И постараюсь искупить".
- "Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня", - все тем же ровным голосом процитировал Леон. - Так надо? Я ведь все равно проклят.
Он пошел прочь. Воин, не терпящий многословия и пустых покаяний.
А перед глазами вампиров открылись видения.
Кулак Крестоносца пробивает грудь Энди, и в тот же миг взбешенная Айрис едва не отрубает Салюбри голову. Огромная Тварь, из последних сил защищающая свой выводок, швыряет его на землю.
Грудь Энди пронзила фантомная боль, на секунду заглушившая все остальное.
Волна вздымается над плотиной, разрушая ее, сминая, раскалывая. Леон, свободный от висящего над ним проклятия, успевает заметить, как уходят из опасной зоны последние люди. Они успеют, как и успеет приготовиться Город-Который-Не-Знает-Забот.
Леон почти видел, как все вероятности сплетались в одно - наводнение будет. И от его решений и действий ничего не изменилось тогда, кроме одного. Кроме появления пятна на одной единственной глупой душе.
Леон долго стоял на коленях, выпрямив спину и глядя в никуда. Затем поднялся, оборачиваясь к отцу. И даже не делая попытки держать лицо.
Тот смотрел на Богородицу и, похоже, о чем-то с ней беседовал. Но скоро обернулся.
- До сегодняшней ночи я очень хотел задать тебе много вопросов. - Леон поднялся, бросил взгляд на Энди, и отошел подальше, опершись на скамью. - Некоторая часть из них, при здравом размышлении, была недостойной. Я, помимо прочего, хотел знать, почему у меня не получается ничего из того, что я хочу. Никакой из... планов или задумок. Хотя вроде бы я все учитываю. Хотел спросить, есть ли у тебя та же проблема, или это еще одно из тех удивительных свойств, что ты заложил в меня. Вроде того, что не дает мне сидеть на ж... - Леон поморщился и оборвал фразу. - Неважно. Я в любом случае передумал. Этот вопрос не имеет смысла. Теперь я хотел бы знать, почему у меня получается... то, что получается. Сейчас. И на пирсе. И в ночь Равноденствия. Объясни.
- Потому что ты думаешь о том, как тебе плохо, и как мир должен за это ответить? - Герцог пожал плечами. - И о том, что если не ты, то кто же?
- Это не ответ. Так многие думают.
- Но не у многих твои силы и возможности., - он протянул руку и снова погладил жесткий черный ершик волос на голове у не менее взъерошенного потомка.
- Я о них и спрашиваю, - Леон едва заметно потянулся за ладонью. - Зачем... для чего они мне?
- Не знаю. Я не стремился вложить в тебя определенные страсти. Ты с одинаковым увлечением можешь заниматься чем угодно, - он все-таки сел, укладывая Леона головой к себе на колени. - Но ты, видимо, влюбился в Бездну... Ты ведь все еще помнишь свою первую встречу с Ней?
- Это... не то, что можно забыть. - Леон безропотно терпел, даже без обычного раздражения. Видимо, сказывалась усталость.
- Возможно, что поэтому. И привычка действовать с размахом.
Леон прикрыл глаза.
Она послушно стекает с кончиков его пальцев, обдирая запредельным ледяным прикосновением кожу и мясо с костей, замораживая Витэ в сосудах, выворачивая его душу наизнанку...
Пальцы правой руки чуть дернулись от воспоминаний.
- Я не влюблялся.
Он не был уверен, было ли это правдой.
Альченцо промолчал, позволяя себе еще десяток минут покоя.
Леон так и не открыл глаз, окончательно провалившись в забытье от усталости.