[awesomecircus]

Ночь, в которой Леон принимает клятву верности у Иштвана-Крестоносца

29 апреля, Новый Орлеан, железнодорожное депо

Сидевший на приступке вагона Алан, заслышав за спиной поворот дверных петель, поспешно соскочил на землю и обернулся.
- Леон, я погово-… - он осёкся, увидев выходящего сначала Антимо, потом - Леона. Ещё более потрёпанного, чем в начале ночи. Он прикусил губу, сглатывая готовые сорваться с губ вопросы на вроде «всё ли в порядке?». Разумеется, нет.
- Я поговорил с Эшем. Про Магнуса. Он… ничего не знает. Говорит - Эрреро общался с ним всего один раз при нём, а потом, эмм… отпустил. Может они виделись позже. Ну, - Алан слегка скривился, - наедине. Так что тут глухо. Разве что, эмм… старое место обитание семьи Магнуса. Но это тоже вряд ли, ну, поможет.
- Может помочь, но я не думаю, что стоит делать по второму кругу работу Моргана. Проще спросить у него результаты. Но это... не та проблема, о которой стоит забывать. Алан, где... Иштван?
Взмахом руки маг указал на стоящий неподалёку, на запасных путях, вагон, возле двери которого виднелась пара вооружённых гулей.
- Там. Я запер его и… гхм. Вытащил кол. Хотел поговорить, но он был не… - Алан снова махнул рукой, - не особо расположен к этому.
Он поморгал, а потом неожиданно добавил.
- Надеюсь, Яхонт вытащил, эмм… гранаты из-под вагона.
Леон поднял брови, затем пожал плечами и промолчал. Подойдя к вагону, приказал гулям отпереть его и вошел внутрь.
Все было так же, как когда вышел Алан. Стулья. Вода. Полотенце. И неподвижно лежащий на боку Салюбри.
Вошедший следом за Леоном и Антимо Алан тихо выдохнул, когда за его спиной с грохотом затворили дверь. Было глупо ожидать, что Иштван… воспользуется тем, что ему оставили - это было бы признаком доверия. Но он наивно ожидал.
Леон жестом отправил Алана и Антимо в другой конец вагона, так, чтобы они могли слышать и в случае чего вмешаться, но не нарушали тет-а-тет. Осторожным, чуть дерганым, и куда менее изящным движением, чем обычно, Леон сел на пол перед пленником, скрестив ноги. Аккуратно отодвинул воду подальше.
- Я удивлен, что ты все еще здесь. Мог ведь сбежать.
Салюбри слегка шевельнулся и медленно пожал изуродованным плечом.
Леон рассмеялся, искренне, и повторил жест.
- Мы не договорили вчера. О потопе и очищении. И прочем. Кстати, я не буду тебя бить, хотя, не скрою, очень хочется. Просто разговор. Но последний.
Иштван зашевелился. Подобрал под себя ноги, неловко поднимаясь и поворачиваясь к Леону лицом.
- У тебя два выбора, - Леон чуть подался вперед, поморщился, когда плечо пронзило болью, и вернулся в обратное положение. - Либо мы не находим... взаимопонимания, и я отдаю тебя местным властям. Дальше - Капелла, допросы, казнь, полагаю, или что похуже. Одновременно с этим вот тот милый... то есть я хотел сказать, вот тот недобрый господин, с выдающими способностями прирожденного имперсонатора, после недолгой совместной работы с моим Цимисхом, под твоим обликом отправляется обратно к вам. Что-то из этого даст, я полагаю, результат. Так или иначе. Либо... ты присягаешь мне. И я тебе рекомендую второй вариант. По многим... причинам. Одна из них в том, Иштван-Крестоносец, что сейчас ты на неверной стороне, и рано или поздно сам это поймешь.
- Вперед, - он хмыкнул. - Смотри мне в глаза и прикажи. Остальное я знаю без тебя, Сторож. Точно также как то, что вы не лжете только когда спите.
- А я знаю о вас, будто вы не берете чужую жизнь и кровь без разрешения. Похоже, как обычно, наши представления взаимно неверны. Я держу слово. Не скажу за остальных моих сородичей, я не отвечаю за них. Но свое слово держу. И защищаю то, что под моей рукой, до последнего. Тела. Души. Судьбы.
Алан, неподвижно торчавший у стены на некотором расстоянии от Антимо, чуть пошевелился, втянув в себя сухой и жаркий воздух внутри вагона. Эмоции Иштвана - всё его спокойствие раненого зверя, исчезали, и что пришло заметно них - он понять не мог.
- Ты знаешь верно. Но ты знаешь не про всех потомков Саулота. Твои слова остаются словами, также как мои.
- Слова имеют разный вес, в зависимости от того, кем и как они сказаны. Мои слова достаточно хороши и честны для ангелов, Иштван-Крестоносец, и вчера один из них очистил по моей мольбе проклятую душу демонопоклонника, вернув его на путь истинный. Но они недостаточно хороши для тебя. Гордыня это грех моей семьи, не твоей.
- Вот именно. Ты считаешь, что ангел до тебя снизойдет. Я же считаю, что ангелом нужно быть. Или хотя бы стремиться.
- Бог есть любовь, - Леон передернул плечами. - И вестники его снисходят ко всем, равно грешным, либо праведным. И ты не мой Епископ, чтобы говорить мне, куда я должен стремиться. Я считаю, что каждый должен делать свою работу. Ибо если все станут ангелами, работать будет некому. Что ж, - его взгляд стал жестче, но все еще оставлял пленнику свободу воли и сознания. - Если праведность моего пути тебя не впечатляет, у меня есть еще один аргумент. Помимо... приказа, который я не использую без нужды. Тринадцатый статут Миланского Кодекса, Иштван-Крестоносец. Я надеюсь, он знаком тебе так же хорошо, как святое писание.
Он помолчал, изучая внимательным взглядом свежие раны, нанесенные Ласомбре Бездной.
- Прежде, чем я озвучу решение. Скажи мне, как ты получил эти раны?
Леон криво улыбнулся.
- Ранее этой ночью я закрывал врата, сквозь которые Герцог Ада рвался в этот мир и в мой город. Руками. И нет, не для того, чтобы впечатлить тебя. Как я говорил, не всем быть ангелами, кто-то должен и работать.
- Они открылись вчера. Я не спрашиваю, зачем. Я видел, как ты направлял город на борьбу, - он склонил голову. - Я присягну тебе, Леон Дамиано делла Ласомбра.
Леон поднялся и протянул к Иштвану руку - левую, чуть замешкавшись. Ребром, одинаково подходяще для поцелуя и для того, чтобы встать, опираясь на нее.
Алан, всё это время молчаливо торчащий у стены, задохнулся сухим и горячим воздухом вагона. И посмотрел на Леона так, как смотрел тогда - в конце августа, когда тот парой слов угнал поезд. Только сейчас восторг в глазах мага был куда более… светлым. Полным надежды.
Для вассальных присяг всегда нужны были обе руки. Иштван дернул обрубком плеча, зашипел, скривившись. Левая ладонь коснулась руки Ласомбры в длинном плавном движении. Пальцы обхватили запястье, слегка сжав.
Подняв глаза, Салюбри глянул на Алана. Глянул с внутренней тоской и тут же повернулся обратно.
- Я принимаю твою присягу, Иштван-Крестоносец, - Леон серьезно смотрел на Салюбри. - Ты выбрал верно.
Он не ответил.
Не удержавшись, Леон бросил короткий взгляд на притихшего Алана. И то, что он там увидел, ему явно понравилось.
- Алан, верни ему... его меч, пожалуйста. И... о, сеньор ди Ченцо, я полагаю, ваша помощь будет не лишней. Я не советую... в таком виде... показываться на глаза.
Леон отпустил руку и вышел из вагона, отпуская охрану и демонстративно оставляя дверь открытой.
Алан проводил Леона долгим взглядом и смотрел в дверной проём даже когда тёмная фигура Ласомбры уже исчезла. Потом он заморгал. Ощущение чужой внутренней войны висело в воздухе плотной взвесью, слишком явное, слишком сильное, перехватывающее дыхание.
- Я… сейчас его принесу. Меч. И кровь. В смысле, у нас есть, ну… те, кто согласен поделиться ею, - он взмахнул руками, отчаянно глянул на Антимо, надеясь, что тот всё понял и справится, и поспешно выскочил из вагона на свежий воздух.
Антимо окинул бронированный вагон критическим взглядом. Все ценное из него вынесли уже давно, поэтому четыре голые стены и металлический пол (из под которого, можно было надеяться, пока еще незнакомый ему Яхонт не забыл вытащить гранаты) выглядели не просто аскетично, а откровенно наводили на мысли о суровых одиночных камерах на далеком острове Alcatrazes. Это был вызов! Антимо сделал шаг вперед и вежливо наклонил голову.
- Господин Иштван. Я - распорядитель господина Дамиано и надеюсь, что вы позволите мне сделать это временное пристанище более пригодным для обитания. Вам понадобится одежда, поэтому сейчас я оставлю вас одного, чтобы ее принести, но я буду счастлив постараться угодить вам в том случае, если у вас имеются какие бы то ни было предпочтения?
- Încă unul, ca să-ți rău a devenit... - проворчал Салюбри, опуская голову в воду.
Дворецкий был понятливым. Его как ветром сдуло. Через десять минут он уже телефонировал кому-то из конторы железнодорожного вокзала, объясняя кому-то что-то по-итальянски и выразительно прищелкивая пальцами. Еще через полчаса к прямо к перрону подкатил автомобиль, и две таинственные личности принялись выгружать из него коробки разных размеров. Некое количество денежных знаков перешло из одних рук в другие. Автомобиль укатил.
Ровно через час бронированный вагон преобразился. В нем появился спальный мешок цвета хаки, явно коротавший время на складе после окончания Первой мировой войны в ожидании Второй, и стальная вешалка для одежды, на которой весело три костюма: первый, цвета сливочного мороженого для торжественных случаев и походов в церковь, второй - из легкой серой ткани на каждый день и третий, представлявший собой простые парусиновые штаны и комбинезон из тех, что носили здешние железнодорожные рабочие; ансамбль дополняла клетчатая кепка - с размерами пришлось угадывать, но глаз у мажордома был наметанный. Возле стены появился легкий раскладной стол с письменным прибором на нем и складная же походная табуретка. Единственная нераспакованная коробка осталась стоять возле стены, в ней лежало массивное деревянное распятие старинной работы, купленное за смешные деньги у отчаянно зевающего еврея в дешевом, не закрывавшемся даже в ночное время ломбарде.
Осмотрев дело своих рук, Антимо остался доволен. Вагон больше не напоминал одиночную камеру, а для монашеской кельи большее оказалось бы неуместным излишеством. Поставив на складной столик поднос с хрустальным бокалом и четырьмя большими закупоренными пробкой бутылями, в которых вязко плескалась алая жидкость, он счел поручение исполненным.
Появившийся на пороге Алан как-то озадаченно огляделся, а потом, поведя плечами, оставил принесённый с собой меч - всё также завёрнутый в отрез кожи, на полу возле спального мешка. Потом коротко глянул на поглощённого молитвой Иштвана и поспешил выйти из вагона.
Иштван успел смыть с себя кровь и действительно был поглощен безмолвным общением с Богом. Только пальцы сжимались и разжимались в такт мыслям.