[awesomecircus]

Сцена после титров
Ночь, в которой Леон дает своему брату обещания, которым суждено сбыться

Дата неизвестна, где-то под Новым Орлеаном

- ...и знаешь, я думал, будет проще, - доверительно закончил Леон. - Думал, столько времени прошло и это уже ничего не значит. А потом увидел твой ятаган и… и понял, что не будет. И ты скажешь, что этого стоило ожидать, потому что я всегда себя переоценивал. И будешь прав. Наверное.
Марко промолчал.
Леон посмотрел на него со смесью давней, застарелой тоски и, парадоксально, чего-то похожего одновременно и на чувство вины, и на сочувствие. Отвернулся, закусил губу и вздохнул.
- Прошло четверть века, а я все еще верю, что можно все вернуть. Глупо, да? Я изменился. Ты изменился. Мир изменился. А я все еще… верю.
Леон чувствовал затылком тяжелый взгляд брата, слышал его красноречивое молчание, тонущее в густом запахе водки. Он лукавил, разумеется. Он не верил. Но отчаянно хотел.
- Я делла Ласомбра, - с непривычной горечью сказал Леон. - Знаешь, что это значит? Я так злился на тебя. За то, что ты бросил меня. За то, что не пришел за мной. И за то, что пришел. И за то, что хотел убить меня. И за то... что не убил. Цеплялся за это, пока еще было, чем. Пока еще был собой. И проиграл, конечно. Кровь сильнее, чем смертные воспоминания, с ней нельзя спорить. Я делла Ласомбра. Сильная кровь. Ты - воспоминание, - Леон фыркнул и повернулся, - смертное воспоминание, которое скоро умрет. Ты бы знал, как это больно.
Не дожидаясь ответа, Леон серьезно посмотрел брату в глаза.
- Ночь за ночью ты один. Наедине со своей внутренней тьмой, которую даже нельзя назвать Зверем, чтобы отделиться от нее и сохранить остатки сознания. Та самая тьма, которая есть в каждом человеке, только ее больше ничего не сдерживает. Ни совесть, ни мораль, ни страх, ни обещание того, что будет за порогом… только ты сам и она. Тьма вползает тебе в душу. Разъедает ее. Пожирает тебя изнутри. Перерождает тебя. Пока ты не начинаешь видеть во всем этом смысл. И красоту. И единственно возможный порядок вещей, - Леон не отводил взгляда, голос едва не срывался, но уже не от боли, а от возбуждения и невозможности подобрать слова тому, что не имело названия. - Мадонна, я так хочу, чтобы ты понял. Ты последний, кто знал меня жи… раньше. Ты знаешь, что для меня одиночество. У меня есть друг, колдун, он… ближе всех к пониманию, наверное, но он не помнит Леона Дамиано таким, каким его помнишь ты. Мне не хватает тебя, брат.
Марко издал глухой стон, похожий на низкое утробное рычание.
Леон поднялся и сделал несколько шагов, расшвыривая переломанные и разодранные мертвые тела. Подошел к Марко, встречая его молчаливый, полный ярости, взгляд. Раны, наспех промытые водкой, перевязаные обрывками одежды, выглядели скверно. Очень скверно, даже если не считать розовой пены на бледных от потери крови губах. Охотник лежал на полу, сжимая в пальцах дробовик с развороченным дулом. На груде искалеченных тел лежал огромный черный волк с алыми когтями. Мертвый. Застреленный в упор. Спиной к нему привалилась светловолосая девушка лет двадцати, разрубленная мечом почти надвое, от горла до промежности. Гару еще дышала, кровь толчками вытекала из вспоротого живота, но даже их жизненные силы имели предел. Леон мягко отпихнул ногой тяжелый серебряный ятаган и сел брату на грудь, обхватывая его коленями.
- Я не ошибся? Ты ведь поймешь? - в голосе Ласомбры звучало искреннее, просительное беспокойство. Умирающий охотник дернулся из последних сил, но не смог даже поднять дробовик.
Леон наклонился ближе. Длинный густой хвост черных волос мазнул по залитому кровью полу.
- Ты будешь ненавидеть меня, я знаю. Захочешь меня убить. И себя. Даже, может быть, успешно. Но потом все равно поймешь.
Сузившиеся зрачки Марко обещали иное. Леон улыбнулся.
- Я люблю тебя, брат.
Клыки вонзились в горло смертного, обрывая его жизнь.