Ночь (день), в которой Алан открывает глаза, но ничего, кроме этого, сделать не может
Ретроспектива. 6 мая, Новый Орлеан, квартира Кристиана Шульца
Сначала не было ничего, кроме тумана. И этот туман обволакивал вселенную почти вечность, пока из него не начала проступать, медленно и неумолимо, очертания мира.
Линия стыка потолка и стены, протянувшиеся по стене смазанные солнечные лучи, чуть колышущиеся пятна чего-то - шторы? - а при повороте головы оказалось, что из тумана выплыла даже его собственная рука, лежащая поверх светлой простыни. Бледная, скрытая под слоями бинтов, рука. Но мир дальше руки плыл и казался нечётким. Слишком нечётким.
Алан зажмурился, и под опущенными веками вновь плеснуло туманной дымкой.
Ну нет
Он пошевелился, всем телом ощупывая пространство вокруг. Где он?
На глаза упала тень, и лба коснулось что-то легкое и прохладное.
- Проснулся? - мужской голос был знаком.
«Я в полном порядке», хотел сказать Алан, но губы слушались с трудом и ему удалось выдавить из себя только утвердительный сип.
Ему было странно; не было боли, но при попытки шевелиться тело реагировало странно. Он не мог понять, как именно, но странно.
Но он был у Пилигрима. И это было хорошо. Безопасно.
Облизнув потрескавшиеся губы, он попытался снова заговорить. Задать очень важный вопрос.
- Какое… число?
- Шестое. Мая. Тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Пить хочешь?
Какой день он помнит последним? Пятое? Кажется, да, пятое. Или четвёртое…? В голове было мутно, и Алан повёл головой, надеясь, что глоток воды не только смочит пересохший рот, ну и вернёт хоть немного ясности мыслям. Он будто бы ещё плавал в тумане.
- Я… Бьорн? И Кай. Мы… - он замолчал, переводя дыхание и собираясь с мыслями. - Где… они?
- Кай дома. Бьорн... когда я его искал, он как раз орал на кого-то, что тот ему испортил всю жизнь. Не думаю, что ему там плохо, - твердая рука помогла подняться. Рядом с лицом замаячила трубочка, а в нос пахнуло запахами ромашки, мяты и лаванды.
Алан привалился к руке наставника, с облегчением зажмурившись на долгое мгновение. Дуб. Он помнил дуб. И дорогу. И сны. Ох… Он нащупал губами трубочку и с наслаждением втянул в себя пахнущую травами жидкость, почти не замечая вкуса. Но в какой-то момент пришлось перестать.
- Почему я… тут? - Он не хотел ложиться обратно, боясь, что в таком случае рука Пилигрима исчезнет, зато вернётся - туман.
- Потому что к вам туда приехали какие-то невнятные типы, расстреляли вашего врача и забрали Бьорна. А я посчитал, что это плохая идея, оставлять тебя там одного.
На Пилигрима уставились ещё не слишком ясными, но расширившимися от услышанного, глазами. А потом Алан дёрнулся, пытаясь встать - но тело имело другое мнение о том, что ему нужно, и он привалился обратно к наставнику.
- Врач, он… она?… жив?
- Оно не распалось. Ложись, - его утянули за собой, вытягиваясь рядом. - Молли меня убьет, я ботинки не снял.
Энди. Наверное, это был Энди. Точно он. В голове пытались сцепиться в одну обрывки каких-то мыслей - что-то про тело, про лагерь, про что-то ещё, но соображать было тяжело. Со вздохом Алан уткнулся в плечо Пилигрима.
- Ну… сними. - Ещё один вздох. - Я… виноват. В этом. В дереве.
- Как всегда. И во всем. Даже в первородном грехе. Ничего, потом постираю, - Алана мягко обняли, аккуратно расправляя ему конечности и тело. - Лежи так. Ты не чувствуешь боли, но твое тело переломано.
Он озадаченно глянул на Пилигрима, пытаясь осознать сказанное им. Переломано? Но… Алан попытался поднять руку, чтобы доказать - вот, смотри, я всё могу, я в порядке. Но та не слушалась. Перед глазами поплыло, и он заморгал, а потом сипло и слабо зашипел, осознав, что муть перед глазами - выступившие от обиды слёзы.
- Я теперь… долго лежать, да?
- Да. Я не могу тебе ничем помочь в этом... - он вздохнул.
Алан зажмурился и втянул в себя воздух, пытаясь затолкать наворачивающиеся и предательски сбегающие по виска слёзы.
_Не смей сдаваться не смей не смей_
- Всё… плохо сильно? Гленн… она могла бы… помочь. Нет? Она мне, ну… вправляла руку. Как-то.
- Не знаю. Я не уверен, что хочу им рассказывать, где ты. Леон в курсе.
В другое время Алан, может, и поспорил бы с наставником. Спросил - почему? Он же доверяет им. И Леон доверяет.
Но мыслей было слишком много. Они разбегались в сторону мутными быстрыми ручейками, и сразу за всеми уследить не выходило.
Вот один - это одиннадцатое мая. Такое близкое. Вот второй - Бьорн. Который у _кого-то_, не у Леона, один и, возможно, в опасности. Третий - его… их… стая? цирк? который волнуется. И раненый Энди. И ещё ручейки, и ещё. И поверх них сыпались мелкие, грязные и скользкие камни - его беспомощность.
- Я вас, - чёткость фразы сбило позорное шмыгание носом, - обременяю. Лежу тут… и буду лежать.
- Будешь. Молли знакома с сестринским делом. Обременяет он, - колдун вздохнул, потеревшись лбом о висок. - Дурень ты все-таки. Если бы ты обременял, я бы тебя отдал в больницу.
Алан вновь всхлипнул, понимая, что он не сможет объяснить наставнику грызущую его вместо физической боли - другую боль. Он был виноват в случившемся, и он подвёл - всех? Леона, уж точно. И Бьорна. И Кая. И всех.
Он зажмурился, на мгновение сжал зубы так, что чётко очертились скулы, а потом повернул голову, заглядывая в глаза лежащего так близко наставника.
- Я… - он сглотнул. Сердце предательски застучало в груди быстрей. - Ты что-нибудь, ну… знаешь про оружие? Святое. То, что с _силой_?
- Хм. Знаю, оно делает мне больно, - он помолчал. - Также, как твоя боль. Почему ты мучаешь себя?
- П-первородный грех? Ну… - он прикрыл глаза, выбирая, по какому-то из ручейков пустить свои слова. - Подвёл Леона. Это… ну, одна из причин.
Вот так, с закрытыми глазами, было чуть проще; Алан не видел лица Пилигрима, но продолжал чувствовать его дыхание и тепло его тела.
- До того, как… до дерева. Я говорил с Альченцо. Про Герцога. Про, ну… борьбу с ним. Я должен был этим заниматься, - Алан замолчал, переводя дыхание. - Должен был. Не кто-то другой. Я.
- Твоя совесть размером с материк и зубаста. Перепоручи.
Алан резко распахнул глаза.
- К-красть копьё Георгия из Милана?!
- А ты лично собирался? Хм... проход я, может, и обеспечу... только с условием, что потом вернешь обратно!
На Пилигрима смотрели неверяще. И восторженно.
- В-верну… - проговорил Алан чуть дрожащим, севшим голосом. Или это его всего знобило?
- Отдыхай. Там разберемся. Тихо стырил и ушел - называется "нашел".
Алан снова зажмурился.
- Не уходи. Ещё, ну… чуть-чуть, - попросил он, дурея от собственной наглости.
- Конечно. Сколько захочешь.
- Пока не засну, - ещё тише проговорил ирландец. Ему было неловко - за всё, начиная от собственной беспомощности, заканчивая… ею же. И всё-таки присутствие Пилигрима успокаивало.
Он покрепче сомкнул ресницы, надеясь - совершенно бессмысленно - что он проснётся и сможет пошевелиться. Встанет. Сможет сделать всё сам.
Но это было, конечно, глупо.
Зато ему было тепло. Колдун накинул на обоих одеяло и мерно дышал Алану в висок, тоже уснув.
Снов не было. Но где-то Великая мать пела для них колыбельную.
Ретроспектива. 6 мая, Новый Орлеан, квартира Кристиана Шульца
Сначала не было ничего, кроме тумана. И этот туман обволакивал вселенную почти вечность, пока из него не начала проступать, медленно и неумолимо, очертания мира.
Линия стыка потолка и стены, протянувшиеся по стене смазанные солнечные лучи, чуть колышущиеся пятна чего-то - шторы? - а при повороте головы оказалось, что из тумана выплыла даже его собственная рука, лежащая поверх светлой простыни. Бледная, скрытая под слоями бинтов, рука. Но мир дальше руки плыл и казался нечётким. Слишком нечётким.
Алан зажмурился, и под опущенными веками вновь плеснуло туманной дымкой.
Ну нет
Он пошевелился, всем телом ощупывая пространство вокруг. Где он?
На глаза упала тень, и лба коснулось что-то легкое и прохладное.
- Проснулся? - мужской голос был знаком.
«Я в полном порядке», хотел сказать Алан, но губы слушались с трудом и ему удалось выдавить из себя только утвердительный сип.
Ему было странно; не было боли, но при попытки шевелиться тело реагировало странно. Он не мог понять, как именно, но странно.
Но он был у Пилигрима. И это было хорошо. Безопасно.
Облизнув потрескавшиеся губы, он попытался снова заговорить. Задать очень важный вопрос.
- Какое… число?
- Шестое. Мая. Тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Пить хочешь?
Какой день он помнит последним? Пятое? Кажется, да, пятое. Или четвёртое…? В голове было мутно, и Алан повёл головой, надеясь, что глоток воды не только смочит пересохший рот, ну и вернёт хоть немного ясности мыслям. Он будто бы ещё плавал в тумане.
- Я… Бьорн? И Кай. Мы… - он замолчал, переводя дыхание и собираясь с мыслями. - Где… они?
- Кай дома. Бьорн... когда я его искал, он как раз орал на кого-то, что тот ему испортил всю жизнь. Не думаю, что ему там плохо, - твердая рука помогла подняться. Рядом с лицом замаячила трубочка, а в нос пахнуло запахами ромашки, мяты и лаванды.
Алан привалился к руке наставника, с облегчением зажмурившись на долгое мгновение. Дуб. Он помнил дуб. И дорогу. И сны. Ох… Он нащупал губами трубочку и с наслаждением втянул в себя пахнущую травами жидкость, почти не замечая вкуса. Но в какой-то момент пришлось перестать.
- Почему я… тут? - Он не хотел ложиться обратно, боясь, что в таком случае рука Пилигрима исчезнет, зато вернётся - туман.
- Потому что к вам туда приехали какие-то невнятные типы, расстреляли вашего врача и забрали Бьорна. А я посчитал, что это плохая идея, оставлять тебя там одного.
На Пилигрима уставились ещё не слишком ясными, но расширившимися от услышанного, глазами. А потом Алан дёрнулся, пытаясь встать - но тело имело другое мнение о том, что ему нужно, и он привалился обратно к наставнику.
- Врач, он… она?… жив?
- Оно не распалось. Ложись, - его утянули за собой, вытягиваясь рядом. - Молли меня убьет, я ботинки не снял.
Энди. Наверное, это был Энди. Точно он. В голове пытались сцепиться в одну обрывки каких-то мыслей - что-то про тело, про лагерь, про что-то ещё, но соображать было тяжело. Со вздохом Алан уткнулся в плечо Пилигрима.
- Ну… сними. - Ещё один вздох. - Я… виноват. В этом. В дереве.
- Как всегда. И во всем. Даже в первородном грехе. Ничего, потом постираю, - Алана мягко обняли, аккуратно расправляя ему конечности и тело. - Лежи так. Ты не чувствуешь боли, но твое тело переломано.
Он озадаченно глянул на Пилигрима, пытаясь осознать сказанное им. Переломано? Но… Алан попытался поднять руку, чтобы доказать - вот, смотри, я всё могу, я в порядке. Но та не слушалась. Перед глазами поплыло, и он заморгал, а потом сипло и слабо зашипел, осознав, что муть перед глазами - выступившие от обиды слёзы.
- Я теперь… долго лежать, да?
- Да. Я не могу тебе ничем помочь в этом... - он вздохнул.
Алан зажмурился и втянул в себя воздух, пытаясь затолкать наворачивающиеся и предательски сбегающие по виска слёзы.
_Не смей сдаваться не смей не смей_
- Всё… плохо сильно? Гленн… она могла бы… помочь. Нет? Она мне, ну… вправляла руку. Как-то.
- Не знаю. Я не уверен, что хочу им рассказывать, где ты. Леон в курсе.
В другое время Алан, может, и поспорил бы с наставником. Спросил - почему? Он же доверяет им. И Леон доверяет.
Но мыслей было слишком много. Они разбегались в сторону мутными быстрыми ручейками, и сразу за всеми уследить не выходило.
Вот один - это одиннадцатое мая. Такое близкое. Вот второй - Бьорн. Который у _кого-то_, не у Леона, один и, возможно, в опасности. Третий - его… их… стая? цирк? который волнуется. И раненый Энди. И ещё ручейки, и ещё. И поверх них сыпались мелкие, грязные и скользкие камни - его беспомощность.
- Я вас, - чёткость фразы сбило позорное шмыгание носом, - обременяю. Лежу тут… и буду лежать.
- Будешь. Молли знакома с сестринским делом. Обременяет он, - колдун вздохнул, потеревшись лбом о висок. - Дурень ты все-таки. Если бы ты обременял, я бы тебя отдал в больницу.
Алан вновь всхлипнул, понимая, что он не сможет объяснить наставнику грызущую его вместо физической боли - другую боль. Он был виноват в случившемся, и он подвёл - всех? Леона, уж точно. И Бьорна. И Кая. И всех.
Он зажмурился, на мгновение сжал зубы так, что чётко очертились скулы, а потом повернул голову, заглядывая в глаза лежащего так близко наставника.
- Я… - он сглотнул. Сердце предательски застучало в груди быстрей. - Ты что-нибудь, ну… знаешь про оружие? Святое. То, что с _силой_?
- Хм. Знаю, оно делает мне больно, - он помолчал. - Также, как твоя боль. Почему ты мучаешь себя?
- П-первородный грех? Ну… - он прикрыл глаза, выбирая, по какому-то из ручейков пустить свои слова. - Подвёл Леона. Это… ну, одна из причин.
Вот так, с закрытыми глазами, было чуть проще; Алан не видел лица Пилигрима, но продолжал чувствовать его дыхание и тепло его тела.
- До того, как… до дерева. Я говорил с Альченцо. Про Герцога. Про, ну… борьбу с ним. Я должен был этим заниматься, - Алан замолчал, переводя дыхание. - Должен был. Не кто-то другой. Я.
- Твоя совесть размером с материк и зубаста. Перепоручи.
Алан резко распахнул глаза.
- К-красть копьё Георгия из Милана?!
- А ты лично собирался? Хм... проход я, может, и обеспечу... только с условием, что потом вернешь обратно!
На Пилигрима смотрели неверяще. И восторженно.
- В-верну… - проговорил Алан чуть дрожащим, севшим голосом. Или это его всего знобило?
- Отдыхай. Там разберемся. Тихо стырил и ушел - называется "нашел".
Алан снова зажмурился.
- Не уходи. Ещё, ну… чуть-чуть, - попросил он, дурея от собственной наглости.
- Конечно. Сколько захочешь.
- Пока не засну, - ещё тише проговорил ирландец. Ему было неловко - за всё, начиная от собственной беспомощности, заканчивая… ею же. И всё-таки присутствие Пилигрима успокаивало.
Он покрепче сомкнул ресницы, надеясь - совершенно бессмысленно - что он проснётся и сможет пошевелиться. Встанет. Сможет сделать всё сам.
Но это было, конечно, глупо.
Зато ему было тепло. Колдун накинул на обоих одеяло и мерно дышал Алану в висок, тоже уснув.
Снов не было. Но где-то Великая мать пела для них колыбельную.