Ночь, в которой охотника насильно кормят, шипят на него, он шипит в ответ, а потом всё заканчивается сказкой про цыганок и разговорами о судьбе (и немного о пингвинах)
Где-то между Спрингфилдом и Новый Орлеаном, 26 августа
Вечером Бьорн лежал в той же позе. Единственным отличием был лежащий рядом клочок бумаги с рисунком. Какие-то круги, штриховка, в нескольких местах бумага была надорвана.
- Как твои раны? - негромко спросил Алан, садясь на диване и прислушиваясь к мерному стуку и шуму поезда. Потом, сощурившись, он внимательней посмотрел на охотника, пытаясь понять через ауру то, в чём Бьорн наверняка не станет признаваться.
Аура молчала. Что-то застило зрение Тремера, не давая увидеть даже оттенков. Или Бьорн просто был мертв.
Алан рывком сорвался с дивана, в мгновение оказавшись рядом с Бьорном. Не раздумывая, он протянул руку, положив два пальца на шею охотника, там где должен - должен был! - прощупываться пульс. И замер, пытаясь уловить хоть какое-то биение.
Пульс... был. Довольно слабый, охотник потерял много крови. В руку Тремера уткнулся кончик ножа, и Бьорн открыл глаза. Сонно вздохнул и спрятал клинок.
Алан отпрянул. И, издав какой-то похожий на сдавленный смешок звук, сел на пол рядом с диваном.
- Извини, я... Я испугался, что ты… ну. Умер.
- Не надейся... - голос подменыша был хриплым и угрюмым. Виктор с трудом повернулся на другой бок и уставился на Алана.
- Я и не… - он оборвал себя. Вновь внимательно посмотрел на Виктора. - Ты ел? Я имею ввиду… - Алан мысленно выругался. Поднялся на ноги. - Этот поезд, ну… в полном нашем распоряжении. Ты чего-нибудь хочешь?
Это был чертовски глупый вопрос, но ничего лучше Алан спросить не мог.
- Не знаю. Я хочу лежать и быть ничем, - он пожал плечами и вытянулся.
Алан, помедлив, присел на край дивана. Нашёл плечо Бьорна и осторожно сжал его ладонью на пару секунд. Отпустил.
- Давай, ну… давай сделаем там. Я найду тебе пожрать. Чего-нибудь горячего. Может даже, эмм… обезболивающих. Потому что тебе они нужны. А потом ты будешь лежать. Идёт?
- Где мы что-то сделаем? - не понял подменыш, слегка оживляясь.
Алан моргнул. Он нервничал и, кажется, оговорился. Ещё больше занервничав, он передёрнул плечами и пробормотал первое, что пришло в голову.
- Сопровожу тебя, ну… в этот, в вагон-ресторан. Всё равно, - он кинул быстрый, странный взгляд на крепко спящего Леона, - этот поезд весь наш.
- Вы охуели? - охотник потер лоб. - А главное, зачем?
Ну… - Алан смотрел куда-то в сторону, - вести тебя в грузовом вагоне было бы, эмм… плохо. Ты ранен. Нужен комфорт. Ну и… эмм, вот.
Он обвёл рукой просторное купе.
- Вот скажем так. Будь я скромнее и стыдливее, я бы тут и сгорел. Но учти. Я сам сейчас могу по поезду передвигаться только от стенки к стенке.
Бьорн разговаривал, ругался, кажется, даже шутил, но от него веяло промозглой, мутной, как болотная вода, тоской и безысходностью.
И отступать сейчас, замолкать - было бы предательством.
- Тогда мне, ну… придётся потащить тебя. На руках. А тебе это, вроде, не особо... - Алан быстро, откровенно неуверенно улыбнулся.
- И стукнуть меня головой об стену?! - охотник возмущенно раздул ноздри.
Алан отозвался с искренней серьёзностью:
- Я буду нести аккуратно. Обещаю.
- Принес бы лучше аккуратно еду тогда уж. Она наверное не так брыкается.
- Ну, ты так… оживился. Когда услышал, что я вроде как хочу тебя, ну… отвести куда-то. И я подумал, что ты... - Алан не договорил, поднялся на ноги. Вздохнул, и всё-таки закончил фразу. - Что хочешь осмотреть поезд. Или… не знаю.
Он махнул рукой, отступив к двери и принявшись возиться с замком.
Виктор прикрыл глаза, смахнув с одеяла бумажку с рисунком. Поморщился и отвернулся.
Алан помедлил на мгновение… а потом быстро подобрал рисунок и выскочил в коридор, тихо закрыв за собой дверь. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг - никого, он приблизил бумажку к глазам, разглядывая то, что было на ней.
Там был набросок. Сам Алан под боком у Леона. Так сказать, с натуры.
Алан растерянно моргнул. Он несколько долгих секунд смотрел на рисунок, а потом очень бережно сложил листок вдвое и убрал в карман пиджака. Зачем-то обернулся к закрытой двери, уже сжал пальцы на ручке… и отступил. А потом быстро двинулся по коридору в сторону головного вагона: ему нужен был… кто-то, с кого можно было стребовать горячий ужин. И аптечку. Или по крайней мере, попытаться это сделать.
Вернулся Алан неожиданно быстро. Начальник поезда оказался услужлив и был готов выполнить любое требование пассажира - начиная от горячего ужина и заканчивая аптечкой с обезболивающим. Он был даже готов оказать некоторые специфические услуги и предоставить почтенным гостям поезда компанию приятной леди на ночь, но на это Алан только помотал головой.
Это было… всё ещё весело. Хоть и чертовски нечестно по-отношению к людям - потом у них наверняка будут проблемы от этого внезапно пустого (почти пустого) поезда, проследовавшего в Новый Орлеан без остановок. Алан заставил себя перестать об этом думать, хотя где-то в глубине сознания покалывало неприятное чувство вины к людям.
Но перед глазами вставал бледный, раненый Бьорн. И звучали слова Леона о личной просьбе господина Колесничего явиться в Новый Орлеан. А это значило - проблемы. Наверняка охренительно серьёзные проблемы.
Алан поудобней перехватил поднос с ужином и неловко ввалился в купе.
Бьорн едва слышно поскуливал, вжимаясь лицом в диван. И вздрогнул, оборачиваясь на звук открывающейся двери.
Алан натянул на лицо улыбку. Эти тихие звуки испугали куда сильней всего того, что происходило раньше. Ногой задвинув за собой дверь, он сделал пару шагов вглубь купе. И заговорил, быстро и сбивчиво, едва ли не в панике, произнося первое, что приходило в голову - и уже потом понимая, что несёт полную ерунду.
- Ужин прибыл. Не то, чтобы это то, что… ну, подают в замках. И свечей нет. Эмм… никакой романтики, извини. Но тут горячая еда. И, ну… чай. Тебе нужен чай. И я нашёл аптечку, там есть обезболивающие, так что, ну… всё будет в порядке. В смысле, болеть не будет. Раны не будут.
Он поставил поднос на столик между диванам и наконец замолчал.
- Плохо быть полуслуа, да? - он тяжело повернулся, глядя мутными глазами. Сел, цепляясь за стол и окно. - Подавай!
Алан поставил перед ним тарелку, чашку чая с тянущимися вверх струйками пара. И пожал плечами.
- Видимо, очень паршиво.
Он сел на диван к Бьорну - но не рядом, на расстоянии вытянутой руки, и принялся изучать содержимое аптечки, которую ему выдали, то и дело с тревогой косясь на охотника.
- Да, тянет на что-то гнилое постоянно, - охотник ел без всякого удовольствия, как заправлял машину. Уткнулся лбом в горячую кружку, обхватив ее ладонями, вздохнул.
- Ну, я… не думаю, что начальник поезда дал бы мне, эмм... тухлые помидоры на ужин. Прости, - пробормотал Алан, перекатывая между ладоней ампулу с новокаином. Потом он вскинул глаза на Бьорна и, протянув руку, вновь дотронулся до его плеча.
- Хм? - тот оторвался от созерцания глубокого внутреннего мира чашки с чаем и поднял голову.
Алан отдёрнул руку. Он хотел приободрить, но не знал, как, и снова подступила паника - никуда не уходившая, просто затаившаяся, чтобы появиться в самый неподходящий момент.
- Я… - он отвёл взгляд в сторону, - ну… тут лекарство есть. Я знаю как, эмм… колоть его. Обезболивающее. Тебе станет легче.
- Дай... я вколю, - подменыш вздохнул, потерев лоб с четким отпечатком от кружки.
- У тебя руки трясутся.
- А ты меня сожрешь или потравишься в итоге. Ничего, мимо живота не промахнусь.
Алан вскинул на Бьорна глаза. И почти обижено проговорил.
- Я могу себя контролировать. Я же не… - «Зверь. Зверь, который одержим только одним - утолить голод, который невозможно утолить», - идиот.
Гвидион несколько секунд смотрел в глаза Тремера и лег, запрокидывая голову.
- Тем более, ну… - буркнул Алан, возясь с аптечкой. На Бьорна он не смотрел, - это не слишком хорошо, жрать… ну, друзей.
Он подсел ближе к охотнику, осторожно задирал ему одежду на животе. Запах крови, острый, странный защекотал обоняние, заставляя Зверя заворочаться где-то внутри, но Алан сцепил зубы, загоняя его вглубь, подальше. Он - не идиот. Не тварь. Он умеет и может себя контролировать.
А вколоть обезболивающее оказалось не слишком сложно.
- Вот. И не сожрал, - Алан чуть отсел и вскинул на Бьорна глаза.
- И даже не понадкусывал... - подменыш закрыл глаза. Протянул руку и погладил Алана по рыжим волосам.
Алан замер. В его глазах тревога сменилась настороженным недоверием - вбитым куда-то очень глубоко, вросшим в душу так сильно, что оно показывалось даже когда не было повода, не было опасности. Опомнившись, Алан неловко улыбнулся, пусть даже Бьорн этого не видел. С места он всё также не сдвигался.
- Ну тебя кусать-то… не куда. Жизнь еле держится. Всё-такое.
- Когда это кого волновало... - Виктор блаженно вздохнул, расслабляясь. - Кто тебя бил, Алан?
- Меня волнует, - беззвучно фыркнул он. Помолчал. И повёл плечами. - Никто.
- Тогда почему ты настолько забит? Даже больше, чем я?
- Я не забит. Я…
Алан снова ощутил, как исчезают слова. Он не любил говорить про себя; ни про эмоции, ни про ощущения - в мире было гораздо больше важного и важных, чем он сам. Уже вслух фыркнув, он потянулся, чтобы поправить на Бьорне одеяло. И беззлобно буркнул.
- Пей свой чай.
- Ты просто самый никчемный в мире человек, как тебе видимо кто-то сказал, - флегматично продолжил охотник. - Поэтому смотришь испуганными глазами юной девственницы-крестьянки, которая от смущения и скалкой зарядить может, а потом будет бегать... с чаем.
Алан рывком поправил на охотнике одеяло. И выпрямился, упрямо вздёрнув подбородок.
- Я не смотрю, как… как девственница.
«Я просто настолько никчёмен, что даже не смог подчинить себе хоть сколько-нибудь толково силу, что даёт мне кровь моего клана»
Прикрыв на мгновение глаза, он расслабил ладони - и когда только успел сжать кулаки? - уронил их на колени. Вновь посмотрел на Бьорна и, не отводя взгляда, мотнул головой в сторону всё ещё спящего Леона.
- Почему ты позволил ему, ну… найти себя?
- А почему нет? - охотник пожал плечами. - Все равно бы искал и нашел, но мы бы потратили слишком много времени.
- Ты был ранен. Сильно ранен. И… Леон мог тебя убить. Не специально, а просто… ну, потому что ты был ранен.
Алан мотнул головой, снова чувствуя такую знакомую, ненавистную беспомощность, когда дело доходило до того, чтобы выразить что-то словами. Он словно стоял на скользком, тонком льду. И не мог сделать толком ни шага. Он сощурился на Бьорна, чтобы черты чужого лица стали чёткими, пытаясь задать вопрос, но не в силах уловить его. Да так и замер, с тревогой и непониманием глядя на охотника.
- Был. Ну и что? Это в конечном счете мало что меняет. Он убил бы меня, и мне бы стало все равно. Я сейчас более или менее свободен от обязательств, так что моя смерть или жизнь не имеют особенного значения.
Алан зажмурился. Хотелось встряхнуть Бьорна. Ударить кулаком по стене. Заорать - «хватит, так, мать твою, говорить!». Ещё раз встряхнуть. Казалось, он держит в руках воду, которая просачивается сквозь пальцы, утекает - и готова утечь, а он ничего не может сделать, чтобы удержать её.
Чужие слова были… бесчестными. По отношению к самому Гвидиону. И бесчестной была эта глухая, мутная тоска, которой веяло от Бьорна. Её не должно было быть. Он не заслужил.
Алан подался вперёд, оказавшись почти плотную к Бьорну. Настолько близко, что паника растеклась холодом вдоль позвоночника, уколола запястья, затылок. Уходи, отстранись, замолчи, не лезь, убеги. Но Алан не убежал. Он замер над охотником, опираясь ладонью о край дивана и проговорил, тихо, сбивчиво:
- Не смей. Слышишь, не смей так… говорить про себя. Ты - ты! - имеешь значение. Твоя жизнь. Здесь. Сейчас. Она ценная, ты… - он зажмурился на мгновение, от злости - на самого себя, беспомощного в словах, - ты, чёртов идиот, так сильно не любящий себя.
Алан вскинул ресницы и, глядя Бьорну в глаза, отчеканил:
- Твоя. Жизнь. Важна.
И отпрянул, наконец позволив холодной волне паники захлестнуть с головой.
Охотник выбросил руку вперед, перехватывая Алана за шиворот. Оскалился человеком, превращающимся в полнолуние в волка.
- Это мне говорит тот, который сам себя боится и ценит еще ниже? Моя жизнь... не имеет особого значения. Дела имеют. А твоя и твои?
Он мог бы соврать. Пусть и не умел врать. Отвести взгляд, сказать - «да, имеет», пусть это и была бы прогнившая насквозь ложь. Но Алан не отвёл взгляд. И коротко отозвался:
- Нет.
- Тогда какого хрена?! - рыкнул человек-волк. - Какого черта ты не нашел себе дело, если уж так живешь? Хотя бы сдохнешь не под кустом от тоски и голода!
- У меня есть дела, ясно! - Алан повысил голос. И едва-едва удержал себя, чтобы не оскалиться в ответ. - Только вот я не стремлюсь сдохнуть, как… как ты! Ты - значимый для этого мира. Значимый для… для тех, кто есть в этом мире.
Он вновь подался вперёд. Не хотелось говорить про себя, от этого было тошно. Мутно. Неправильно.
- Ты важен, Бьорн. Не твои… дела. Не это всё. Ты. Честный. Светлый. Упрямый. Искренний. Без тебя - не будет этих твоих… важных дел.
- А ты придурок рыжий? Закопал себя в болоте и булькаешь, раздирая нежное брюшко. Что больший идиотизм, умереть от удара полувлюбленного лысого ублюдка или похоронить себя заживо в тени этого же лысого ублюдка?! - Бьорн не мог говорить громко. Зато у него вполне получалось рычать.
- Я не хороню себя! Ясно? Не хороню! - Алан не удержался, оскалился - не от злости, но пытаясь защититься. Он чувствовал, как это разговор ломает лёд под ногами, но остановиться не мог. Замолчать - не мог. И отстраниться - тоже. А ещё не мог объяснить Бьорну разницу между ним и собой, потому что она была - между значимым и незначимым. Что-то делающим и бесполезным.
- А что же ты делаешь? - Тремера встряхнули. Охотник был еще слаб, но это не имело значения. - Что. Ты. Делаешь?
- Я… - Алан растерялся. Зажмурился, крепко, до вспыхнувших под веками алых и золотых искр. Перед глазами снова встала Бездна - бесконечная, пронизанная голосами и звуками, невыносимо страшная и в тоже время - нестрашная. Бездна, где он тянулся вперёд, не давая упасть - куда? к кому? - этому лысому ублюдку. - Я… хочу защитить его.
Это звучало настолько глупо, что хотелось взвыть и выскочить на солнце. Но Алан не взвыл. А только добавил, обречённо и одновременно - уверенно.
- Его. И вас.
И дёрнулся назад, пытаясь вывернуться из хватки Бьорна.
- Тогда почему ты бежишь? - его не отпустили, но голос стал мягче, спокойнее. - Почему ты так боишься подойти к тем, кого хочешь защитить?
Алан открыл глаза.
- Я… могу навредить. Буду пытаться защитить - но ошибусь. Сделаю только хуже, - он неожиданно усмехнулся, нервно, криво. - Как тебе. Сейчас. Тебе бы, ну… лежать. Отдыхать. А не дёргаться.
- Навредит он. Ты уж определись, ты бессильный или тот, кто может навредить, - подменыш разжал руки и лег. - Тем, что дернусь, я себе наврежу сам, а не ты. Это мое решение. Уж извини, но из тебя провокатор и манипулятор как из меня монашка-кармелитка. А ты не Иисус Христос, тащить на себе грехи других людей.
Алан вскинул брови.
- Я… ну. Бессильный вредитель?
Он уже дёрнулся, чтобы сесть ровно, боком к Бьорну, но заставил себя остаться на месте - всё ещё слишком близко, чтобы чувствовать себя хоть сколько-нибудь спокойно.
- Можно… задать вопрос?
- Бессильным вредитель не бывает, даже если это колорадский жук, - наставительно поднял палец подменыш. - Задавай.
Алан опустил взгляд на свои руки, не до конца уверенный, что стоит задавать вопрос. Что это правильно. Что это - не навредит.
- За что ты себя, ну… винишь?
- Я себя виню?! - Бьорн хлопнул глазами. - Не понял...
- Ну… - Алан вскинул руки, вновь сорвавшись на торопливую, сбивчивую речь. - Ты… от тебя веет тоской. Такой, будто, ну… крик птицы над болотом. И ты плакал. И не ценишь себя. И, эмм… хотел дать себя убить. Я не понимаю. Не понимаю, почему ты так с собой.
- Я устал. Последнее время... или не последнее... давно... я чувствую себя полупризраком. В Грезе проще. А здесь все серое. Мутное. Тело давит, - он задумался, подбирая слова. - Каждое движение будто последнее. Ан нет, вот еще. Еще немного. И вышел за пределы пустыни. Пошел дальше. Взлетел. Но все равно как будто делаешь последний шаг, после которого упадешь. Я не собирался давать себя убивать. Я хотел побыть живым хотя бы в бою. Точнее в брачном танце.
Алан перевёл взгляд на Леона. Задумчивый и какой-то неуловимо тоскливый, словно он смотрел на то, до чего не мог дотянуться.
- Всё будет. Леон, он… не отступится. И будет бой. Может даже, ну… не один.
Он встряхнулся и обернулся к Бьорну. Потёр пальцами переносицу, неожиданно пожалев, что потерял где-то очки. Почему-то они помогали спрятаться.
- Я, ну… знаешь, скажу глупость. Как обычно. Ты… тебе надо отдохнуть. Не знаю, как, но… Этот мир - он не серый. Не мутный. Пусть даже сейчас кажется, что это так. Ты можешь выйти под солнце, Бьорн. Увидеть радугу. Смотреть на пламя свечи. В этом мире есть куда больше, чем… серость, - он снова сбился, заговорил быстро, негромко, глядя в глаза охотнику. - Тут есть верящие в сказки люди. Есть… чёрт, да тут есть хреновы бабочки. И книги. Да, ещё есть много всякой хуеты. Злых ублюдков. Эмм… мудаков. Отчаявшихся и тех, кто делает других такими же. И ощущение, что хочется, ну… лечь. Упасть. Что твой шаг - последний. Но ещё есть, - Алан развёл руки открытыми ладонями вверх, - до черта того, ради чего хочется делать эти шаги. Хочется быть живым.
Он подался вперёд, поймал Бьорна за плечи, обеими ладонями, едва-едва сжав пальцы.
- Ты - живой. Настолько, что… сложно передать словами. Особенно такому, ну… такому идиоту, как я.
- Я почти ничего не вижу. Только свои рисунки, - подменыш улыбнулся. Безжизненно и устало. - И все вокруг превращается в такой же рисунок.
Алан неожиданно смутился и отвёл взгляд в сторону; поднятый с пола лист бумаги словно бы жёг бок.
- Ты… красиво рисуешь.
Он отпустил плечи охотника, подался назад и отвёл взгляд в сторону. Неловко улыбнулся.
- Ну, раз… раз ты не видишь, то мне придётся тебе рассказывать. Например, про…
Где-то в памяти мелодично, как живые, звякнули браслеты.
- …Про Марию. Она, ну… из нашего цирка. Цыганка. Я… мы встретились, ну, случайно. Когда я убежал в поля перед рассветом. Она такая… живая. Хоть и такая же, как мы. Но смеётся. И танцует так, что, эмм… хочется смотреть. И не отрываться. А её кибитка словно, - Алан беззвучно фыркнул, - словно вход в другой мир, набитый, ну… разными вещами. Жуткими вещами. И странными вещами. И ещё она, - он, помявшись на мгновение, обрисовал в воздухе силуэт пышной женской фигуры, - такая. И смеётся так, словно хочет, чтобы с ней смеялся весь мир.
Подменыш порылся в карманах, достал блокнот и несколько карандашей. Подумал и сменил карандаши на мелок и взял темную сторону листа.
Его цыганка не была веселой. Он была сосредоточенной. Белые штрихи на черном фоне. Почему-то хрупкая фигура.
И лицо Ингебьёрг...
Если раньше Алану казалось, что слов нет, но они всё же находились, то теперь не было ничего. И в голове было пусто. Звонко. Чужой рисунок казался чем-то таким личным, что было страшно сказать что-то не то . Всё испортить.
Алан помедлил, а затем протянул руку и погладил Бьорна по волосам - очень лёгким, невесомым движением. Убрал руку и отвёл взгляд в сторону.
Волосы... голову ему стоило бы помыть. Да и вообще привести себя в порядок. В Грезе он выглядел значительно лучше.
- А говорил, рассказывать будешь...
- Ну, может… художникам под руку болтать нельзя, - Алан сел на диване чуть поудобней, устроившись уже не на самом краю. - Мария, она… она ещё гадает. И однажды мы с ней, ну… общались с духом. Правда это, кажется, оказался призрак. Он был, эмм… как типичный английский ублюдок - очень несговорчивый.
Бьорн хмыкнул.
- А точно не ирландский? И что нагадали?
Алан прикрыл на мгновение глаза, чуть нахмурился, вспоминая карты, который Мария раскладывала перед ним.
- Прошлое, настоящее, будущее. Там были, эмм… Перевёрнутый Император, Рыцарь Жезлов и Рыцарь Кубков. Потерянный контроль над, ну… над жизнью. Из-за кого-то. Или из-за чего. И будущее - что-то правильное и прямое.
Он внезапно вскинулся, словно что-то вспомнив, и странно, как-то удивлённо, глянул на Леона. Беззвучно хмыкнул. И тряхнул головой.
- Всё равно Мария говорила, что, ну… карты не влияют на жизнь. Только подсказывают.
- Хороший расклад, - он помолчал. Потом заговорил на распев. - А мне нагадали кельтским крестом: отшельник в душе и опаска пажом... И к миру явиться придется сквозь бедность, сквозь строгую логику, тонкий баланс...
Алан зажмурился, вслушиваясь в чужой голос. А потом проговорил, очень тихо, но как-то упрямо:
- Карты - только подсказывают. Мы… мы сами всё творим. Всё будет хорошо, Бьорн, - он помолчал, а потом неожиданно произнёс. - Пару ночей назад я, эмм… познакомился с пингвином. Который почти с меня, ну, ростом. Он пытался меня сожрать. Ну… не пингвин. Тот, кто умеет превращаться в пингвина.
- Хм, интересный переход. Все будет хорошо, меня едва не сожрал пингвин... - подменыш фыркнул, кутаясь в одеяло. - Знаю, что все творим сами. Но ты помнишь. Как последний.
Алан быстро покосился на него.
-После этого обычно, ну… говорят - «помнишь и несёшь ответственность». Или что-то такое, - он повёл плечами. - А пингвин действительно, эмм… был большой. Хоть и сожрать пытался, когда был не пингвином.
Где-то между Спрингфилдом и Новый Орлеаном, 26 августа
Вечером Бьорн лежал в той же позе. Единственным отличием был лежащий рядом клочок бумаги с рисунком. Какие-то круги, штриховка, в нескольких местах бумага была надорвана.
- Как твои раны? - негромко спросил Алан, садясь на диване и прислушиваясь к мерному стуку и шуму поезда. Потом, сощурившись, он внимательней посмотрел на охотника, пытаясь понять через ауру то, в чём Бьорн наверняка не станет признаваться.
Аура молчала. Что-то застило зрение Тремера, не давая увидеть даже оттенков. Или Бьорн просто был мертв.
Алан рывком сорвался с дивана, в мгновение оказавшись рядом с Бьорном. Не раздумывая, он протянул руку, положив два пальца на шею охотника, там где должен - должен был! - прощупываться пульс. И замер, пытаясь уловить хоть какое-то биение.
Пульс... был. Довольно слабый, охотник потерял много крови. В руку Тремера уткнулся кончик ножа, и Бьорн открыл глаза. Сонно вздохнул и спрятал клинок.
Алан отпрянул. И, издав какой-то похожий на сдавленный смешок звук, сел на пол рядом с диваном.
- Извини, я... Я испугался, что ты… ну. Умер.
- Не надейся... - голос подменыша был хриплым и угрюмым. Виктор с трудом повернулся на другой бок и уставился на Алана.
- Я и не… - он оборвал себя. Вновь внимательно посмотрел на Виктора. - Ты ел? Я имею ввиду… - Алан мысленно выругался. Поднялся на ноги. - Этот поезд, ну… в полном нашем распоряжении. Ты чего-нибудь хочешь?
Это был чертовски глупый вопрос, но ничего лучше Алан спросить не мог.
- Не знаю. Я хочу лежать и быть ничем, - он пожал плечами и вытянулся.
Алан, помедлив, присел на край дивана. Нашёл плечо Бьорна и осторожно сжал его ладонью на пару секунд. Отпустил.
- Давай, ну… давай сделаем там. Я найду тебе пожрать. Чего-нибудь горячего. Может даже, эмм… обезболивающих. Потому что тебе они нужны. А потом ты будешь лежать. Идёт?
- Где мы что-то сделаем? - не понял подменыш, слегка оживляясь.
Алан моргнул. Он нервничал и, кажется, оговорился. Ещё больше занервничав, он передёрнул плечами и пробормотал первое, что пришло в голову.
- Сопровожу тебя, ну… в этот, в вагон-ресторан. Всё равно, - он кинул быстрый, странный взгляд на крепко спящего Леона, - этот поезд весь наш.
- Вы охуели? - охотник потер лоб. - А главное, зачем?
Ну… - Алан смотрел куда-то в сторону, - вести тебя в грузовом вагоне было бы, эмм… плохо. Ты ранен. Нужен комфорт. Ну и… эмм, вот.
Он обвёл рукой просторное купе.
- Вот скажем так. Будь я скромнее и стыдливее, я бы тут и сгорел. Но учти. Я сам сейчас могу по поезду передвигаться только от стенки к стенке.
Бьорн разговаривал, ругался, кажется, даже шутил, но от него веяло промозглой, мутной, как болотная вода, тоской и безысходностью.
И отступать сейчас, замолкать - было бы предательством.
- Тогда мне, ну… придётся потащить тебя. На руках. А тебе это, вроде, не особо... - Алан быстро, откровенно неуверенно улыбнулся.
- И стукнуть меня головой об стену?! - охотник возмущенно раздул ноздри.
Алан отозвался с искренней серьёзностью:
- Я буду нести аккуратно. Обещаю.
- Принес бы лучше аккуратно еду тогда уж. Она наверное не так брыкается.
- Ну, ты так… оживился. Когда услышал, что я вроде как хочу тебя, ну… отвести куда-то. И я подумал, что ты... - Алан не договорил, поднялся на ноги. Вздохнул, и всё-таки закончил фразу. - Что хочешь осмотреть поезд. Или… не знаю.
Он махнул рукой, отступив к двери и принявшись возиться с замком.
Виктор прикрыл глаза, смахнув с одеяла бумажку с рисунком. Поморщился и отвернулся.
Алан помедлил на мгновение… а потом быстро подобрал рисунок и выскочил в коридор, тихо закрыв за собой дверь. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг - никого, он приблизил бумажку к глазам, разглядывая то, что было на ней.
Там был набросок. Сам Алан под боком у Леона. Так сказать, с натуры.
Алан растерянно моргнул. Он несколько долгих секунд смотрел на рисунок, а потом очень бережно сложил листок вдвое и убрал в карман пиджака. Зачем-то обернулся к закрытой двери, уже сжал пальцы на ручке… и отступил. А потом быстро двинулся по коридору в сторону головного вагона: ему нужен был… кто-то, с кого можно было стребовать горячий ужин. И аптечку. Или по крайней мере, попытаться это сделать.
Вернулся Алан неожиданно быстро. Начальник поезда оказался услужлив и был готов выполнить любое требование пассажира - начиная от горячего ужина и заканчивая аптечкой с обезболивающим. Он был даже готов оказать некоторые специфические услуги и предоставить почтенным гостям поезда компанию приятной леди на ночь, но на это Алан только помотал головой.
Это было… всё ещё весело. Хоть и чертовски нечестно по-отношению к людям - потом у них наверняка будут проблемы от этого внезапно пустого (почти пустого) поезда, проследовавшего в Новый Орлеан без остановок. Алан заставил себя перестать об этом думать, хотя где-то в глубине сознания покалывало неприятное чувство вины к людям.
Но перед глазами вставал бледный, раненый Бьорн. И звучали слова Леона о личной просьбе господина Колесничего явиться в Новый Орлеан. А это значило - проблемы. Наверняка охренительно серьёзные проблемы.
Алан поудобней перехватил поднос с ужином и неловко ввалился в купе.
Бьорн едва слышно поскуливал, вжимаясь лицом в диван. И вздрогнул, оборачиваясь на звук открывающейся двери.
Алан натянул на лицо улыбку. Эти тихие звуки испугали куда сильней всего того, что происходило раньше. Ногой задвинув за собой дверь, он сделал пару шагов вглубь купе. И заговорил, быстро и сбивчиво, едва ли не в панике, произнося первое, что приходило в голову - и уже потом понимая, что несёт полную ерунду.
- Ужин прибыл. Не то, чтобы это то, что… ну, подают в замках. И свечей нет. Эмм… никакой романтики, извини. Но тут горячая еда. И, ну… чай. Тебе нужен чай. И я нашёл аптечку, там есть обезболивающие, так что, ну… всё будет в порядке. В смысле, болеть не будет. Раны не будут.
Он поставил поднос на столик между диванам и наконец замолчал.
- Плохо быть полуслуа, да? - он тяжело повернулся, глядя мутными глазами. Сел, цепляясь за стол и окно. - Подавай!
Алан поставил перед ним тарелку, чашку чая с тянущимися вверх струйками пара. И пожал плечами.
- Видимо, очень паршиво.
Он сел на диван к Бьорну - но не рядом, на расстоянии вытянутой руки, и принялся изучать содержимое аптечки, которую ему выдали, то и дело с тревогой косясь на охотника.
- Да, тянет на что-то гнилое постоянно, - охотник ел без всякого удовольствия, как заправлял машину. Уткнулся лбом в горячую кружку, обхватив ее ладонями, вздохнул.
- Ну, я… не думаю, что начальник поезда дал бы мне, эмм... тухлые помидоры на ужин. Прости, - пробормотал Алан, перекатывая между ладоней ампулу с новокаином. Потом он вскинул глаза на Бьорна и, протянув руку, вновь дотронулся до его плеча.
- Хм? - тот оторвался от созерцания глубокого внутреннего мира чашки с чаем и поднял голову.
Алан отдёрнул руку. Он хотел приободрить, но не знал, как, и снова подступила паника - никуда не уходившая, просто затаившаяся, чтобы появиться в самый неподходящий момент.
- Я… - он отвёл взгляд в сторону, - ну… тут лекарство есть. Я знаю как, эмм… колоть его. Обезболивающее. Тебе станет легче.
- Дай... я вколю, - подменыш вздохнул, потерев лоб с четким отпечатком от кружки.
- У тебя руки трясутся.
- А ты меня сожрешь или потравишься в итоге. Ничего, мимо живота не промахнусь.
Алан вскинул на Бьорна глаза. И почти обижено проговорил.
- Я могу себя контролировать. Я же не… - «Зверь. Зверь, который одержим только одним - утолить голод, который невозможно утолить», - идиот.
Гвидион несколько секунд смотрел в глаза Тремера и лег, запрокидывая голову.
- Тем более, ну… - буркнул Алан, возясь с аптечкой. На Бьорна он не смотрел, - это не слишком хорошо, жрать… ну, друзей.
Он подсел ближе к охотнику, осторожно задирал ему одежду на животе. Запах крови, острый, странный защекотал обоняние, заставляя Зверя заворочаться где-то внутри, но Алан сцепил зубы, загоняя его вглубь, подальше. Он - не идиот. Не тварь. Он умеет и может себя контролировать.
А вколоть обезболивающее оказалось не слишком сложно.
- Вот. И не сожрал, - Алан чуть отсел и вскинул на Бьорна глаза.
- И даже не понадкусывал... - подменыш закрыл глаза. Протянул руку и погладил Алана по рыжим волосам.
Алан замер. В его глазах тревога сменилась настороженным недоверием - вбитым куда-то очень глубоко, вросшим в душу так сильно, что оно показывалось даже когда не было повода, не было опасности. Опомнившись, Алан неловко улыбнулся, пусть даже Бьорн этого не видел. С места он всё также не сдвигался.
- Ну тебя кусать-то… не куда. Жизнь еле держится. Всё-такое.
- Когда это кого волновало... - Виктор блаженно вздохнул, расслабляясь. - Кто тебя бил, Алан?
- Меня волнует, - беззвучно фыркнул он. Помолчал. И повёл плечами. - Никто.
- Тогда почему ты настолько забит? Даже больше, чем я?
- Я не забит. Я…
Алан снова ощутил, как исчезают слова. Он не любил говорить про себя; ни про эмоции, ни про ощущения - в мире было гораздо больше важного и важных, чем он сам. Уже вслух фыркнув, он потянулся, чтобы поправить на Бьорне одеяло. И беззлобно буркнул.
- Пей свой чай.
- Ты просто самый никчемный в мире человек, как тебе видимо кто-то сказал, - флегматично продолжил охотник. - Поэтому смотришь испуганными глазами юной девственницы-крестьянки, которая от смущения и скалкой зарядить может, а потом будет бегать... с чаем.
Алан рывком поправил на охотнике одеяло. И выпрямился, упрямо вздёрнув подбородок.
- Я не смотрю, как… как девственница.
«Я просто настолько никчёмен, что даже не смог подчинить себе хоть сколько-нибудь толково силу, что даёт мне кровь моего клана»
Прикрыв на мгновение глаза, он расслабил ладони - и когда только успел сжать кулаки? - уронил их на колени. Вновь посмотрел на Бьорна и, не отводя взгляда, мотнул головой в сторону всё ещё спящего Леона.
- Почему ты позволил ему, ну… найти себя?
- А почему нет? - охотник пожал плечами. - Все равно бы искал и нашел, но мы бы потратили слишком много времени.
- Ты был ранен. Сильно ранен. И… Леон мог тебя убить. Не специально, а просто… ну, потому что ты был ранен.
Алан мотнул головой, снова чувствуя такую знакомую, ненавистную беспомощность, когда дело доходило до того, чтобы выразить что-то словами. Он словно стоял на скользком, тонком льду. И не мог сделать толком ни шага. Он сощурился на Бьорна, чтобы черты чужого лица стали чёткими, пытаясь задать вопрос, но не в силах уловить его. Да так и замер, с тревогой и непониманием глядя на охотника.
- Был. Ну и что? Это в конечном счете мало что меняет. Он убил бы меня, и мне бы стало все равно. Я сейчас более или менее свободен от обязательств, так что моя смерть или жизнь не имеют особенного значения.
Алан зажмурился. Хотелось встряхнуть Бьорна. Ударить кулаком по стене. Заорать - «хватит, так, мать твою, говорить!». Ещё раз встряхнуть. Казалось, он держит в руках воду, которая просачивается сквозь пальцы, утекает - и готова утечь, а он ничего не может сделать, чтобы удержать её.
Чужие слова были… бесчестными. По отношению к самому Гвидиону. И бесчестной была эта глухая, мутная тоска, которой веяло от Бьорна. Её не должно было быть. Он не заслужил.
Алан подался вперёд, оказавшись почти плотную к Бьорну. Настолько близко, что паника растеклась холодом вдоль позвоночника, уколола запястья, затылок. Уходи, отстранись, замолчи, не лезь, убеги. Но Алан не убежал. Он замер над охотником, опираясь ладонью о край дивана и проговорил, тихо, сбивчиво:
- Не смей. Слышишь, не смей так… говорить про себя. Ты - ты! - имеешь значение. Твоя жизнь. Здесь. Сейчас. Она ценная, ты… - он зажмурился на мгновение, от злости - на самого себя, беспомощного в словах, - ты, чёртов идиот, так сильно не любящий себя.
Алан вскинул ресницы и, глядя Бьорну в глаза, отчеканил:
- Твоя. Жизнь. Важна.
И отпрянул, наконец позволив холодной волне паники захлестнуть с головой.
Охотник выбросил руку вперед, перехватывая Алана за шиворот. Оскалился человеком, превращающимся в полнолуние в волка.
- Это мне говорит тот, который сам себя боится и ценит еще ниже? Моя жизнь... не имеет особого значения. Дела имеют. А твоя и твои?
Он мог бы соврать. Пусть и не умел врать. Отвести взгляд, сказать - «да, имеет», пусть это и была бы прогнившая насквозь ложь. Но Алан не отвёл взгляд. И коротко отозвался:
- Нет.
- Тогда какого хрена?! - рыкнул человек-волк. - Какого черта ты не нашел себе дело, если уж так живешь? Хотя бы сдохнешь не под кустом от тоски и голода!
- У меня есть дела, ясно! - Алан повысил голос. И едва-едва удержал себя, чтобы не оскалиться в ответ. - Только вот я не стремлюсь сдохнуть, как… как ты! Ты - значимый для этого мира. Значимый для… для тех, кто есть в этом мире.
Он вновь подался вперёд. Не хотелось говорить про себя, от этого было тошно. Мутно. Неправильно.
- Ты важен, Бьорн. Не твои… дела. Не это всё. Ты. Честный. Светлый. Упрямый. Искренний. Без тебя - не будет этих твоих… важных дел.
- А ты придурок рыжий? Закопал себя в болоте и булькаешь, раздирая нежное брюшко. Что больший идиотизм, умереть от удара полувлюбленного лысого ублюдка или похоронить себя заживо в тени этого же лысого ублюдка?! - Бьорн не мог говорить громко. Зато у него вполне получалось рычать.
- Я не хороню себя! Ясно? Не хороню! - Алан не удержался, оскалился - не от злости, но пытаясь защититься. Он чувствовал, как это разговор ломает лёд под ногами, но остановиться не мог. Замолчать - не мог. И отстраниться - тоже. А ещё не мог объяснить Бьорну разницу между ним и собой, потому что она была - между значимым и незначимым. Что-то делающим и бесполезным.
- А что же ты делаешь? - Тремера встряхнули. Охотник был еще слаб, но это не имело значения. - Что. Ты. Делаешь?
- Я… - Алан растерялся. Зажмурился, крепко, до вспыхнувших под веками алых и золотых искр. Перед глазами снова встала Бездна - бесконечная, пронизанная голосами и звуками, невыносимо страшная и в тоже время - нестрашная. Бездна, где он тянулся вперёд, не давая упасть - куда? к кому? - этому лысому ублюдку. - Я… хочу защитить его.
Это звучало настолько глупо, что хотелось взвыть и выскочить на солнце. Но Алан не взвыл. А только добавил, обречённо и одновременно - уверенно.
- Его. И вас.
И дёрнулся назад, пытаясь вывернуться из хватки Бьорна.
- Тогда почему ты бежишь? - его не отпустили, но голос стал мягче, спокойнее. - Почему ты так боишься подойти к тем, кого хочешь защитить?
Алан открыл глаза.
- Я… могу навредить. Буду пытаться защитить - но ошибусь. Сделаю только хуже, - он неожиданно усмехнулся, нервно, криво. - Как тебе. Сейчас. Тебе бы, ну… лежать. Отдыхать. А не дёргаться.
- Навредит он. Ты уж определись, ты бессильный или тот, кто может навредить, - подменыш разжал руки и лег. - Тем, что дернусь, я себе наврежу сам, а не ты. Это мое решение. Уж извини, но из тебя провокатор и манипулятор как из меня монашка-кармелитка. А ты не Иисус Христос, тащить на себе грехи других людей.
Алан вскинул брови.
- Я… ну. Бессильный вредитель?
Он уже дёрнулся, чтобы сесть ровно, боком к Бьорну, но заставил себя остаться на месте - всё ещё слишком близко, чтобы чувствовать себя хоть сколько-нибудь спокойно.
- Можно… задать вопрос?
- Бессильным вредитель не бывает, даже если это колорадский жук, - наставительно поднял палец подменыш. - Задавай.
Алан опустил взгляд на свои руки, не до конца уверенный, что стоит задавать вопрос. Что это правильно. Что это - не навредит.
- За что ты себя, ну… винишь?
- Я себя виню?! - Бьорн хлопнул глазами. - Не понял...
- Ну… - Алан вскинул руки, вновь сорвавшись на торопливую, сбивчивую речь. - Ты… от тебя веет тоской. Такой, будто, ну… крик птицы над болотом. И ты плакал. И не ценишь себя. И, эмм… хотел дать себя убить. Я не понимаю. Не понимаю, почему ты так с собой.
- Я устал. Последнее время... или не последнее... давно... я чувствую себя полупризраком. В Грезе проще. А здесь все серое. Мутное. Тело давит, - он задумался, подбирая слова. - Каждое движение будто последнее. Ан нет, вот еще. Еще немного. И вышел за пределы пустыни. Пошел дальше. Взлетел. Но все равно как будто делаешь последний шаг, после которого упадешь. Я не собирался давать себя убивать. Я хотел побыть живым хотя бы в бою. Точнее в брачном танце.
Алан перевёл взгляд на Леона. Задумчивый и какой-то неуловимо тоскливый, словно он смотрел на то, до чего не мог дотянуться.
- Всё будет. Леон, он… не отступится. И будет бой. Может даже, ну… не один.
Он встряхнулся и обернулся к Бьорну. Потёр пальцами переносицу, неожиданно пожалев, что потерял где-то очки. Почему-то они помогали спрятаться.
- Я, ну… знаешь, скажу глупость. Как обычно. Ты… тебе надо отдохнуть. Не знаю, как, но… Этот мир - он не серый. Не мутный. Пусть даже сейчас кажется, что это так. Ты можешь выйти под солнце, Бьорн. Увидеть радугу. Смотреть на пламя свечи. В этом мире есть куда больше, чем… серость, - он снова сбился, заговорил быстро, негромко, глядя в глаза охотнику. - Тут есть верящие в сказки люди. Есть… чёрт, да тут есть хреновы бабочки. И книги. Да, ещё есть много всякой хуеты. Злых ублюдков. Эмм… мудаков. Отчаявшихся и тех, кто делает других такими же. И ощущение, что хочется, ну… лечь. Упасть. Что твой шаг - последний. Но ещё есть, - Алан развёл руки открытыми ладонями вверх, - до черта того, ради чего хочется делать эти шаги. Хочется быть живым.
Он подался вперёд, поймал Бьорна за плечи, обеими ладонями, едва-едва сжав пальцы.
- Ты - живой. Настолько, что… сложно передать словами. Особенно такому, ну… такому идиоту, как я.
- Я почти ничего не вижу. Только свои рисунки, - подменыш улыбнулся. Безжизненно и устало. - И все вокруг превращается в такой же рисунок.
Алан неожиданно смутился и отвёл взгляд в сторону; поднятый с пола лист бумаги словно бы жёг бок.
- Ты… красиво рисуешь.
Он отпустил плечи охотника, подался назад и отвёл взгляд в сторону. Неловко улыбнулся.
- Ну, раз… раз ты не видишь, то мне придётся тебе рассказывать. Например, про…
Где-то в памяти мелодично, как живые, звякнули браслеты.
- …Про Марию. Она, ну… из нашего цирка. Цыганка. Я… мы встретились, ну, случайно. Когда я убежал в поля перед рассветом. Она такая… живая. Хоть и такая же, как мы. Но смеётся. И танцует так, что, эмм… хочется смотреть. И не отрываться. А её кибитка словно, - Алан беззвучно фыркнул, - словно вход в другой мир, набитый, ну… разными вещами. Жуткими вещами. И странными вещами. И ещё она, - он, помявшись на мгновение, обрисовал в воздухе силуэт пышной женской фигуры, - такая. И смеётся так, словно хочет, чтобы с ней смеялся весь мир.
Подменыш порылся в карманах, достал блокнот и несколько карандашей. Подумал и сменил карандаши на мелок и взял темную сторону листа.
Его цыганка не была веселой. Он была сосредоточенной. Белые штрихи на черном фоне. Почему-то хрупкая фигура.
И лицо Ингебьёрг...
Если раньше Алану казалось, что слов нет, но они всё же находились, то теперь не было ничего. И в голове было пусто. Звонко. Чужой рисунок казался чем-то таким личным, что было страшно сказать что-то не то . Всё испортить.
Алан помедлил, а затем протянул руку и погладил Бьорна по волосам - очень лёгким, невесомым движением. Убрал руку и отвёл взгляд в сторону.
Волосы... голову ему стоило бы помыть. Да и вообще привести себя в порядок. В Грезе он выглядел значительно лучше.
- А говорил, рассказывать будешь...
- Ну, может… художникам под руку болтать нельзя, - Алан сел на диване чуть поудобней, устроившись уже не на самом краю. - Мария, она… она ещё гадает. И однажды мы с ней, ну… общались с духом. Правда это, кажется, оказался призрак. Он был, эмм… как типичный английский ублюдок - очень несговорчивый.
Бьорн хмыкнул.
- А точно не ирландский? И что нагадали?
Алан прикрыл на мгновение глаза, чуть нахмурился, вспоминая карты, который Мария раскладывала перед ним.
- Прошлое, настоящее, будущее. Там были, эмм… Перевёрнутый Император, Рыцарь Жезлов и Рыцарь Кубков. Потерянный контроль над, ну… над жизнью. Из-за кого-то. Или из-за чего. И будущее - что-то правильное и прямое.
Он внезапно вскинулся, словно что-то вспомнив, и странно, как-то удивлённо, глянул на Леона. Беззвучно хмыкнул. И тряхнул головой.
- Всё равно Мария говорила, что, ну… карты не влияют на жизнь. Только подсказывают.
- Хороший расклад, - он помолчал. Потом заговорил на распев. - А мне нагадали кельтским крестом: отшельник в душе и опаска пажом... И к миру явиться придется сквозь бедность, сквозь строгую логику, тонкий баланс...
Алан зажмурился, вслушиваясь в чужой голос. А потом проговорил, очень тихо, но как-то упрямо:
- Карты - только подсказывают. Мы… мы сами всё творим. Всё будет хорошо, Бьорн, - он помолчал, а потом неожиданно произнёс. - Пару ночей назад я, эмм… познакомился с пингвином. Который почти с меня, ну, ростом. Он пытался меня сожрать. Ну… не пингвин. Тот, кто умеет превращаться в пингвина.
- Хм, интересный переход. Все будет хорошо, меня едва не сожрал пингвин... - подменыш фыркнул, кутаясь в одеяло. - Знаю, что все творим сами. Но ты помнишь. Как последний.
Алан быстро покосился на него.
-После этого обычно, ну… говорят - «помнишь и несёшь ответственность». Или что-то такое, - он повёл плечами. - А пингвин действительно, эмм… был большой. Хоть и сожрать пытался, когда был не пингвином.
@темы: Алан, 26 августа, 1926 год, Ингебьорн