Ночь, в которой Алан проводит для Гленн экскурсию по поезду, а потом просит показать то, чему она научилась в болотах... и Первородная Тварь свивает свои кольца
Новый Орлеан, 2 сентября
- Я могу проводить. Ну, если хочешь. И показать, что тут и как, - проговорил Алан. Потом он неожиданно нахмурился и спросил уже чуть тише и без энтузиазма. - А Мария…? Ты её не видел, Гленн? Не знаешь, где она?
- Давай, веди. А вот что с Марией я не знаю, тут уж ой... Могу только точно сказать, что в болоте ее не было.
Гленн сокрушенно покачала головой. Пропажа Марии- это не хорошо, особенно если просочетать с тем, как Леон отзывался о недавнем прошлом их развеселого цирка. Потому, когда они с Аланом отошли достаточно, чтобы не быть сходу услышанными, ирландка притсупила к расспросам:
- Слушай, я понимаю, поезд это круто, но! Как так вообще получилось и что тут было без меня? а то я так понимаю, босс от недавнего прошлого совершенно не пляшет в восторге?
Первым делом Алан потащил Гленн к локомотиву. Тот, недавно покрашенный, сиял в рассеянным свете редких фонарей приглушенным медным цветом.
- Ну… долгая история, - он сунул ладони в карманы брюк и повёл плечами. - Нам с Леоном, эмм… надо было отлучиться. В Спрингфилд. Пока нас не было, тут начала твориться редчайшая херня.
Он помолчал, а потом, нахмурившись, продолжил:
- Тадеуш погиб. Сгорел. Всех Шериф потом загрёб на допрос. А потом мы вернулись, и Леон всё, ну… - хмурая гримаса сменилась быстрой улыбкой. - Он всё решил.
- Вот вообще сейчас непонятно было, чесно сказать.
Гленн шумно поскребла в затылке, не от того, что блохи завелись, а чтоб подчеркнуть степень непонятушек.
- С чего Тадеуш сгорать решил? При чем тут Шериф? И как это, едри его в качель, логически подводится к поезду... КОторый, кстати, ваще зашибись какой крутой.
Улыбка Алана стала ещё шире.
- Очень крутой. Охренительно крутой, и… - он запнулся на мгновение, а потом продолжил. - Он как дракон. Только спящий пока.
Гленн протащили вокруг локомотива и потянули в сторону остальных вагонов.
- Тадеуш… тут всё, эмм, сложно. Джуд ничего толкового не говорит, остальные - тоже. Пока нас тут не было, они, вроде как, ну… передрались. За то, кто будет главный и всё-такое. Наговорили всякой херни. За что Шериф их и загрёб. Тут же вроде как, эмм… неспокойно. Шабаш на подходе.
- Кто с кем передрался? Джуд с Тадэушем?
От такой постановки вопроса Гленн форменно уронила челюсть, а взглядом и вовсе уподобилась сове, пережившей неудачную лоботомию.
- М-мм, Роджер с Тадеушем. Тадеуш с Джудом - словесно, к счастью, - Алан повёл плечами. - Меня тут не было, а по чужим рассказам… ну, ты и сам видишь, как сложно что-то понять, когда кто-то, эмм… паршиво рассказывает. Но ты можешь спросить у Майка - он-то там был и всё видел. Я думаю, он будет очень рад тебя видеть.
Они шли вдоль вагонов, и Алан поочерёдно тыкал в каждый, рассказывая, что где.
- Тут живут Роджер, Джуд… ну, Джуд, жил. Сейчас он в другом месте. Тут декорации. Зверьё тут. Это вагон Якова. Это - вагон Виктора. Туда не ходить, не стучаться и всё-такое.
- А Виктор это кто вообще? И что в итоге то с шерифом? Все устаканилось, или мы готовимся сваливать на горящем паровозе через прерии?
нельзя сказать, что понимание начало давать хоть какие то намеки на жизнь в разуме Гленн. Но что поделать, Алан объяснял так, что проще ему учинитьп рямой массаж мозга, чем реально сложить картину.
- Кстати, расскажи, как поезд то обретали?
- Виктор это друг, - без колебаний отозвался Алан. - Леона и мой. Смертный. С Шерифом всё, да… устаканилось. Леон устаканил. Наших отпустили, мы пока задерживаемся в Новом Орлеане. Не знаю, надолго ли, но… - он пожал плечами. - Пока так. А тут живёт Энди. Мистер Уилсон. Эмм, вы с ним виделись? Или нет? Он… тебе понравится. Встретишь - попроси его показать тебе пингвина.
Алан помолчал, в задумчивости глядя на вагоны, где отсвечивали тусклым золотом редкие окна.
- Поезд… Ну, - он вновь весело хмыкнул. - Нам нужно было вернуться из Спрингфилда. И Леон, ну… пришёл и сказал, что это его поезд. И его ему отдали. А потом, он, ну… подарил его мне.
Последняя фраза прозвучала с нескрываемыми восторгом и радостью.
- Э... Нет, не виделись с Энди. А Виктор он собственно, друг в каком разрезе? То есть ну, вот если подробнее? Например, он в курсе эм... К кому попал?
Вопрос стаусности смерного и его осведомленности был важным. Очень даже, учитывая обилие вампиров на единицу пространства и то, что сама ГЛенн в качестве основного своего занятия практиковала "особую маскарадонарушательную дисциплину".
- Ох ты ж пресвятые угодники и вся нечистая сила! Так это ТВОЙ поезд???
Гленн второй раз за очень короткий отрезок времени уронила челюсть, и уставилась на Алана так, как если бы он был ее подружкой, хвасатющейся на девичнике венчальным кольцом с бриллиантом размером с добрую вишню.
- Виктор в курсе. Он… - Алан не договорил, оборвав себя, а потом коротко закончил, махнув рукой, словно жест мог заменить слова. - Он в курсе всякого .
Реакция Гленн его… обрадовала.
- Да! - Алан вскинул голову, глядя на Гленн снизу вверх. - Совсем мой. В смысле, ну… мой . По документам, и вообще. Смотри. Вот твой вагон. Мы туда перетащили, ну… всё, что было в фургоне. Если что-то понадобится - ты говори Якову, идёт? Как и раньше.
- Охренеть вообще! Знаешь, я вот не точ то первый раз вижу, я первый раз слышу, чтоб кому то поезда дарили...
Гленн со знанием дела этак цыкнула зубом, так что сразу стало понятно- она одобряет как Алана, у которого поезд теперь есть, так и Леона, который такой подарок в принципе додумался сделать. Правда было в этом вот одобрении что то такое, ну... Смутное, из разряда того, о чем приличные девочки не говорят вслух, но очень много шепчутся по углам, непременно краснея до ушей.
- Мне тоже никогда не, эмм… не дарили поезда, - Алан хмыкнул.
Меж тем они дошли до последнего вагона - тяжёлого, бронированного и заметно отличающегося от остальных.
- Это вагон Леона. Туда не ломиться. И всё-такое.
Алан помолчал, как-то задумчиво глядя на скрытые за стальными щитами окна вагона. А потом вскинул глаза на Гленн.
- Где ты был?
- Ой, ты даже не представляешь!
Гленн очень так по женски всплеснула руками, делая страшные глаза. При этом по выражению лица ее было явственно видно, что что бы там в прошлом у нее ни было, оно не относилось к категории великих ужасов. Ну или как минимум положительного на выходе оказалось больше.
- В болоте! Натурально в болоте. И теперь я... хотя, это не рассказывать, это показывать надо!
- Показывай, - не колебаясь ни секунды отозвался Алан. - В смысле, ну, пойдём в вагон какой-нибудь. В твой. Покажешь там. А тот тут… люди могут быть. Посторонние. Мало ли.
- Ну, пойдем в мой вагон, чтоуж тут. Заодно я там гляну что как внутри, а то ведь интересно! Ну и да, людям это наверное смотреть не надо.
Гленн хохотнула, как если бы Алан, упоминая случайных зрителей, сказал что то смешное. Как если бы оно было удачной шуткой.
- Босса звать на тестовый показ будем или?
С каким то оттенком хулиганства спросила она у тремера, заодно забираясь в вагон, который был промаркирован как ее. надо сказать, что входила в свои теперь апартаменты Гленн торжественно, явно ощущая всю важность момента. Еще бы, она входит не просто абы куда, а в поезд, которым владеет не какая-то там компания, а вот этот рядом с ней находящийся Алан. не абы что, так то.
- Ну…
Алан, сощурясь, всмотрелся в ту сторону, где виднелись смутные фигуры Леона и Лакеса. И, разглядев, куда они двинулись, повёл плечами.
- Нет, он ещё занят. Потом, ну… покажешь.
Он забрался следом за Гленн в вагон.
- Мы тут ничего не раскладывали. Просто, ну… сгрузили всё. Если переделать надо будет что-то, ты говори. Сделаем.
- Да ладно, вы это сюда перетащили- так уже молодцы. Теперь время будет- разгребем бардак, наладим все по правильному.
Великодушно махнула рукой Гленн, заодно обживаясь в пока еще незнакомом пространстве. То, что немногие (и крайне нехитрые) вещи были банально сложены, имело свои преимущества- места в вагоне было нормально так. Должно было хватить.
- Дверку прикрой, и садись воон тудыть.
Ирландка щелкнула выключателем, зажигая в вагоне свет, и заодно указывая Алану на куда приземляться. Получалось, что расположиться ему надо мягко говоря, нек вплотную к ней. Даж еможно сказать на замтеном удалении, чтобы значит, было как следует видно ВСЮ фигуру. Потом, вполне ожидаемо, цимисх начала раздеваться. Деловито так, по рабочему. Нет, ну а что, оджежда не казенная, жалко одежу то...
- Ты только не пугайся и не убегай, агась?
Далал она важный совет Алану, который меж тем, морг пронаблюдать крайне забавную цимисховую анатомию- а именно, мужское тело, совершенно лишенное положенных мужчине атрибутов. Ну и да, будучи голой, держала себя Гленн так, как если бы была одета- видимо, ее ничего не смущало и такой расклад полагался совершенно рядовым, нормальным. В окнце концов, кожа то на ней, так что комплекосвать не из за чего. на пару секунд цимисх замерла, как бы давая невербальное начало не то представлению, не то еще чему, фиксируя на себе внимание. Дескать, вот щас-щас, начнется этосамое...
Алан устроился у самой двери, и когда Гленн начал раздеваться, быстро отвёл взгляд в сторону. Потом, мысленно чертыхнувшись, всё же покосился на обнажающегося цимисха. Мелькнула быстрая, дурацкая мысль, что он щупал рёбра этого Собрата, изнутри - и отводить взгляд теперь будет чертовски глупо.
- Обещаю никуда не, ну… не убегать, - фыркнул он, глядя на Гленн с настороженным любопытством и самую малость - смущением. - Показывай.
А дальше, собственно, началось, и началось без какого либо предупреждения, если не считать им те саме несколько секунд неподвижности.
Гленн старась, очень старалась сделать все так, чтобы пока единственный зритель не пропустил деталей, чтобы текучая и меняющаяся плоть проходила свои изменения как на параде. То есть обстоятельно, плавно и... ну, зримо? Да, навреное так. Сперва где то под кожей зародилась волна, расходящаяся тяжеловесным, тугим движением. Невидимая рука в этот раз ничего не лепила, плоть текла, осовобождая место для изменяющих ворму костей, которые смщялись и перестраивались с чуть слышным, влажным хрустом.
На короткий миг показалось, что сейчас Гленн просто сменит пол на привычный, обретая прижизненные формы- из недо-мужчины проступила вполне себе женщина, с широким задом, толстоватыми ляжками и нерупной, но увесистой даже на глаз грудью... Но на этом дело не заверлилось. Казалось, женщина тионет в раздавшейся и наплывающей изнутри, если так вообще бывает, плоти. Кожа набирала цвет, темнея и уплотняясь, матово отблескивая в свете электрических ламп, как пережареное кофейное зерно. Кож ашла складками, складки ложились внахлест, образуя не то чешую, не то хитиновую броню. Скулы резко уехали назад, вытягиваясь в два изогнутых гребня вдоль непомерно длинной шеи. Челюсти вытянулись, превращая лицо в страную звероподобную маску, с чувственно изогнутыми губами, но провал рта тянулся дальше. Глаза превращались в узкие прорези, на подобие китайских театральных масок.
Темно-коричневая, цвета горького шоколада, туша хлопнулась на пол, на четыре э.. ноги? Конечности. Вдоль хребта выстроился сдержанный частокол шипов, ниже крестца вытягивался, извивался и все никак не заканчивался массивный гибкий хвост. И вот уже неведовамя и чуждая науке тварь встает с пола, прочно стоя на треугольнике вывернутых по звериному лап и упругого хвоста. У твари широкие, почеркнуто жественные бедра, и кажется, на "ногах" на сустав больше, чем должно быть, но может быть именно кажется. А вот на руках- ну да, именно 6 пальцев. Пять как у людей, и шестой- с длинным, чуть не в локоть когтем, уложенным на подобие лапы богомола.
При движении хитин чуть слышно шелестит, тварь поводит плечами, качает кончиком хвоста, наклоняет на сторону голову и растягивает губы. Наверное, улыбается. Навреное. Копна оранжевых то ли щупалец, то ли хитиновых мягких игл заменяет ей волосы, ярким ореолом окружая голову и плечи... Тварь двигается, с тугой, тяжеловесной грацией неестественной жизни, тварь нравится себе, и это ощущается даже на расстоянии... Тварь расправляет шестой палец, поводит кинжалом-когтем по воздуху, картинно разворачивается вытянутым профилем лица-морды.
Алан пристально смотрел на превращение Гленн, не шевелясь и не моргая. Это было… красиво? Ужасно? Завораживающе? Кажется, и то, и другое, и был ещё ужас - тот страх, когда смотришь на что-то непонятное и неведомое, и этот холодный ужас мешается с восторгом узнавания чего-то невероятного и нового.
За эти невозможно долгие секунды - минуты? - Алан не был уверен, что не потерял счёт времени, он увидел, как человеческая фигура превращается в что-то… иное.
Такое же иное, как дыхание Умбры, как болотные огни, как ощущение предвечного пламени и шёпот призраков.
Когда Гленн развернулась к нему, Алан поднялся на ноги. Не резко, не испуганно, а завороженно. И сделал шаг вперёд, протянув руку, чтобы дотронуться до… Твари.
Тварь чуть подается вперед, наклоняя корпус и выгибая шею, так, чтобы оказаться почти на одном уровне с тремером. Задние конечности ее напружиниваются, а хвост вытигвается- она баллансирует, и кончик хаоста медленнно чертит по воздуху. Чуть влево, чуть вправо, и снова. "я хороша! Я вышла из мрака болот, из толщи ила, из первобытных, бессмысленных снов! Я темная сила плодородной земли, в меня уходят мертвые, и из них я рождаю травы..." будто бы заявляет о себе тварь, молча скалясь в том, что заменяет ей улыбку. Если смерть может быть живой, если она умеет выворачиваться наизнанку, то она такова. Тварь плавно разводит руки-лапы в стороны, как если бы она приглашала обнять себя. Яркая грива щупалец-игл шелестит по покатым, мощным плечам, стекая на пластины брони, закрывающей грудь. Тварь не против, чтоб ее трогали, и даже подает чутьв перед левую руку, разворачивая далонью вверх...
Запах стоячей воды, влаги и ила. Чёрные стволы деревьев, поднимающиеся вверх. Запах земли - живой земли, впитывающей в себя мертвецов. Тихий шелест хитина струился песком и завораживал.
Алан смотрел на Тварь и видел жизнь. Видел смерть. Видел первородный ужас, прячущийся в тенях. Оранжевые волосы казались племенем.
Он шагнул ещё ближе, всё также не моргая, глядя широко распахнутыми глазами. И вложил свою ладонь в распахнутую когтистую руку, ощущая под пальцами холодную кожу и чешую.
- Ты прекрасна, - выдохнул он, делая ещё шаг, оказываясь вплотную к Твари и запрокидывая голову, глядя снизу вверх.
Тварь аккрутано сжала пальцы левой лапы, все пять. Шестой только качнулся, вхолостую прорезая воздух вдоль бронированного, черного как кофейное пережареное зерно, предплечья. Еще чуть просела на задних лапах, S-образно выгибая хвост, чтобы уравновесить корпус, и почти невесомо приобняла передней правой лапой тремера за плечи. Навреное, со стороны это выглядело жутковато- здоровенная бронированная туша, и маленькая по сравнению с ней, хрупкая человеческая фигура рядом.
Тварь вытянула шею, приближая свое почти-лицо к лицу Алана, глядя узкими прорезями своих нечеловеческих глаз в его глаза. Очень неосторожно в случае с тремером, но тварь не хотела и что там, как следует не умела бояться своих а тремер в эту категорию попал, не смотря на клановые разногласия. Тварь знала что такое стая, причем в понимании, куда более простом и очевидном, чем притяно в Шабаше... Чем принято везде.
Тварь перестала скалиться, что в ее случае означало улыбку, и четко, очень так ощутимо приложилась губами ко лбу Алана. Раздался смачный, громкий и очень чтеко слышимый в тишине вагона "чмок", а тремер мог ощутить, что губы у нее плотные, как литая резина. И да, если глядеть со стороны, то в этом жесте не было эротизма, ну, не более, чем он пристуствует в любом действии существа, именуемого "самка" в степени почти абсурдной. В этом было скорее что то сродни нежности зверя к потомству, ничьей и от того общей матери к дитя.
Даже если мать не различает детей не то что по признакоу "свой-чужжой" а не видит разницы между растением, животным, или человеком. Никто не чужой, все свои, до той степени, когда стирается грань между "хорошо" и "плохо", между чудовищем из забытого сна и той, которая это чудовище не пускает выбраться из под кровати...
Гленн была иной. Настолько иной, что Алан не мог описать её обычными словами - они казались слишком сухими, слишком скупыми, чтобы обозначить то, что было самой изначальностью. Самой природой. Самой жизнью. Самой смертью.
Пространство купе, казалось, сузилось, и в мире не осталось ничего, кроме огромной, нависающей на ним Твари, обхватившей его рукой.
Когда плотные, прохладные губы коснулись его лба, Алан лишь моргнул - не дёрнулся, не вздрогнул.
Не отводя взгляда от мерцающих узких глаз, он потянулся, положив вторую ладонь поверх руки Твари, касаясь очень осторожно, мягко и изучающе.
Тварь не мешала себя изучать. Бессмысленно-благожелательная, единственное, что могло ее спугнуть - это открыто выраженное "не-приятие" со стороны "ничьего детеныша". Испуг, желание отмежеваться, этакая резко проведенная черта, которая собственно и делает монстров в темноте - монстрами. Ведь всем известно- коли их не пугаться, то они и не страшные... Твари было много. Твари хватило бы на всех, если бы все тут были, но тут был один Алан, и потому она была для него. Весь ее не израсходованный при жизни запас вот этого, животного, темного и созидательного в той степени, когда оно уже начинает разрушать.
Тварь подалась вперед и вниз, выворачивая корпус под диким углом, отрабатывая баланс неестественно вывернутыми суставами задних лап и ощутимо скрежещя когтями по полу. Непростая задача- обернуться вокруг человека, не отбирая у него руки, но можно. Если задействовать хвост. По сути, Алан оказывался сейчас в кольце темного хитина, а тварь- с упором на условное "колено", свернутая почти в спираль, если учитывать длинную шею и да, таки хвост.
Неестественное это положение, равно как и движение, которым тварь складывалась в него, было очень плавным, текучим и тяжелым. Как если бы в гулком вагоне с тихим шелестом перетекал из формы в форму черный мед или нефть. Нефть, несущая в себе память о всех древовидных папоротниках и ископаемых ящерах, которыми она могла быть когда то, и которым является и теперь...
Алан не боялся. Он смотрел и никак не мог насмотреться на протянувшуюся вокруг него Тварь. Ему казалось - вдохни он сейчас воздух, и тот будет пахнуть прошлым, тенями, чернотой, смертью и жизнью - всеми этими несуществующими запахами, которые нельзя описать, но можно лишь почувствовать.
Он раскинул руки в стороны, стараясь обхватить это огромное порождение изначальности. Ладони скользили по хитину, аккуратно касались шипов, проходясь от острые кончиков к утолщённому основанию, лёгкой щекоткой проходились по огненным жгутам волос и мельком касались зверинного лица. Очень мягкие, неспешные прикосновения - можно ли? позволяешь? - я лишь хочу прикоснуться к тому, чем никогда не смогу стать.
Тварь позволяла. Как собака позволяет щенкам жевать себя за хвост, как земля не мешает проростать зернам, как вода не способна помешать тонуть в ней. Тварь свилась почти в полное кольцо вокруг фигуры человека, при желании она могла бы укусить себя за хвост, но это было лишним. Она поводила боками, заставляя хитиновые матовые пластины топорщиться, гнула шею, чтобы оранжевые шупальца-иглы рассыпались по остро выставленным лопаткам, жмурила из без того узкие, окаймленные более темными "стрелками" зеленые глаза.
В какой то момент тварь распахнула пасть на всю ширину, показывая, что почти-слишком-человеческие губы это деталь. На деле жеж пасть раскрывается широко, очень широко, и за темным профилем там виднеются розоватые перетяжки сухожилий. Если бы тварь мога иметь запах, то она пахла бы распаханой землей и перегноем, звериным мускусом и смятой зеленью.
С дробным цокотом она пошевелила когтистыми пальцами задней ноги, расправила пальцы на руке, растопыривая их шире. Шестой, похожий на черный обсидиановый нож, коготь оказался над плечом у Алана, но это не было жестом угрозы. Скорее так, обернувшись вокруг тремера, она вольно или не вольно отделяла его от... от чего то, что могло быть все.
Это было ее природное свойство, бессознательное и не требующее разума. И горе тому хищнику, который попробует вторнуться за этот барьер. Потому что медово-тягучая, расслабленно-нежная сейчас, она могла быть и иной. Мало не покажется тому, кто встанет на дороге у вывернутой наизнанку жизни, со всеми ее когтями, броней, а более того- зубодробительным порывом. Пока - скрытым, пока - пассивным и спящим, но долго ли разбудить?
В мире не осталось ничего, кроме него и Твари. Всё, что было за границей этого гибкого хитинового тела не существовало, не имело значения в этих растягивающихся в вечность минутах.
Алан скользил ладонями по гладкому хитину, то замирая на мгновение, то продолжая плавное движение, а потом в какой-то момент подался ближе, прижимаясь к Твари плечом, боком, щекой.
В этом порывистом жесте не было ничего… ничего, кроме желания понять, прочувствовать каждый выступ, каждый шип, каждую пластину чешуи, каждый изгиб этого тела - слишком ломаного и изящного одновременно.
Алан зажмурился, проваливаясь в темноту, отсекая зрение и оставляя себе только ощущения.
Когда Алан закрыл глаза, зримая чать твари, конечно же, пропала.
Зато теперь рядом с тремером ворочалось нечто, одновременно ощутимо тяжелое, могущее придавить, но при этом аккуратное. Что то вроде невесомого касания тектонической плиты. Оно дышало (по привычке, но все же), оно было шероховато-упругое, подвижное в своей статичности. Мягко перекатывались мышцы под хитиновым панцирем, сходились и расходились пластины, шелестя и поскрипывая. Скребли по полу когти, проворачивая легкую на движении тушу вокруг мягкого и хрупкого центра. Тварь терлась о человеческую плоть боками, просказьзывала мягкими иглами гривы, дыбила шипы вдоль хребта. Можно подумать, она вила гнездо, некое логово, полное шеров и темноты.
Наконец щеки тремера консулось нечто влажное, однозначно мягкое... Тварь облизала его, широким таким движением. Зачем это было именно сделано тварь точно не знала, но и не задумывалась о деталях- так было правильно. В некотором роде она помечала его, на уровне базовых ощущений маркируя как своего, и донося до него эту мысль. Как он не шарахался от нее, так и она была готова принимать его. Вернее даже ультимативно принимала, потому что идея о том, что этого можно НЕ делать казалась невозможной и неправильной. В первозданном пространстве жизни которая не жизнь и смерти, которая обораивается противопложным было место для всех.
Алан подался вперёд и слепо вытянул руку, пытаясь нащупать пальцами морду твари. Звуки и ощущения захлёстывали, как океанская волна, и он тонул в них, не пытаясь даже сопротивляться, а наоборот, вслушиваясь и погружаясь всё глубже и глубже в заполненную шорохом и скрежетом бездну. Это был будто бы транс.
Он мягко скользнул ладонями по костяным шейным гребням, и продолжением этого жеста обнял Тварь за шею, оказываясь вплотную к ней. Слишком близко, и теперь Алан чувствовал всем телом текучий перелив мышц под плотным хитином, ощущал колкость острых краёв пластин. Он выдохнул, беззвучно, без страха или растерянности, а так, словно достиг чего-то, добрался до края или вершины.
А потом опустился на пол, словно сворачиваясь в этом, свитом из тела Твари, гнезде.
И тварь обняла его в ответ, плавно и тягуче опускаясь на пол, аккуратно, но ощутимо придавливая тремера за плечи правой пердней лапой, левой же передней упираясь в этот самый пол. Подогнула слишком длинные для человеческих пропроций задние лапы, подтаскивая их к себе, колыхнулась... окончательно оборачиваясь вокруг человека, практически наматывая себя на него. Как собака, греющая брюхом щенка.
Частично Алан оказался зажат между бедрами твари, так что вполне мог ощутить "ребра жесткости" проходящие по широким пластинам, бедра накрывающим. Частично его придавило намотавшися теперь вокруг них обоих хвостом- чуть колючим, упругим, с резкими гранями чешуек. Хвост кололся бы сильнее, но тварь была бережной. Сверху его накрыло невидимой в данный момент гривой и шеей. Алан оказался в своеобразном коконе из конечностей, шипов и чужеродной плоти. Со стороны могло наверное показаться, что тварь жрет его, как анемон добычу.
Но тварь не жрала, она только потерлась жесткой щекой и вытянутой мордой об ухо тремера, и так замерла. Очень надо сказать, компактно, так что наружу торчало не так уж и много Алана. Зато много его было внутри этого.. пространства. Как зародыш в яйце, или как зерно во влажной и темной почве.
Темнота вокруг была осязаемой. Темнота вокруг была острой, твёрдой, и в тоже время она мягко обнимала, закрывая собой от остального мира. Алан нашёл ладонью когтистую руку, придавившую его за плечи, вновь скользнул пальцами по пластинам чешуи коротким, всё ещё изучающим жестом.
Это была Гленн - и одновременно с этим это была не Гленн, и потому можно было на задумываться о том, как он потом будет смотреть ей в глаза. Всё это было слишком человеческим , и казалось Алану сейчас неважным, чужеродным. Он был внутри чего-то иного , и это иное было вокруг него.
Он плотней сомкнул ресницы; где-то на границе сознания билась мысль, что в какой-то момент придётся встать, вернуться в настоящий мир.
Но это - потом. Не сейчас.
Гленн такое вопросы, как то, кто кому и куда будет глядеть после, вообще не волновали. Таких вопросов у нее просто не возникало, потому что ну.. Она была занята. Она уютно сворачивалась вокруг мягкого и хрупкого центра, выставляя во внешний мир, вернее- внешнее пространство, шипы и пластины темной брони.
Она делила пространство на "вне" и "внутри" своим телом, и ощущала себя... особенно. Где то там, в этом "внутри" были ее нерожденные дети, они молчали во тьме и небытии, растворенные в мировом океане не-жизни. Где то там была вся ее жизнь, которая не была прожита, и которая не получила логичного финала, став кормом для растений и подземных слепых тварей. Весь этот неизрасходованный и не нашедший применения запас...
Мягкий и хрупкий Алан вполне годился для некого символического выражения вот этого вот всего отчасти потому что сгодился бы любой. Отчасти- потому, что он легко принимал это положение дел, даже не зная о нем. Она могла бы дать жизнь, она могла бы умереть, но ничего этого УЖЕ не случилось и случиться в той форме, в которой природой назначено тому быть, не могло.
Но оно было, вывернутое наизнанку, утопленное в не-живом. Изменившееся, но не исчезнувшее. Тварь удоволетворенно ворочалась, устраиваясь удобнее и плотнее, плыла в ощущении того, что все как надо. Твари было хорошо. Тварь молча отрабатывала не-живым щитом, и ей казалось, что она может вот так же обернуться вокруг всего мира. Принять его в свои чудовищные лапы, облизать соленым языком океана, дышать на него ветром.
Новый Орлеан, 2 сентября
- Я могу проводить. Ну, если хочешь. И показать, что тут и как, - проговорил Алан. Потом он неожиданно нахмурился и спросил уже чуть тише и без энтузиазма. - А Мария…? Ты её не видел, Гленн? Не знаешь, где она?
- Давай, веди. А вот что с Марией я не знаю, тут уж ой... Могу только точно сказать, что в болоте ее не было.
Гленн сокрушенно покачала головой. Пропажа Марии- это не хорошо, особенно если просочетать с тем, как Леон отзывался о недавнем прошлом их развеселого цирка. Потому, когда они с Аланом отошли достаточно, чтобы не быть сходу услышанными, ирландка притсупила к расспросам:
- Слушай, я понимаю, поезд это круто, но! Как так вообще получилось и что тут было без меня? а то я так понимаю, босс от недавнего прошлого совершенно не пляшет в восторге?
Первым делом Алан потащил Гленн к локомотиву. Тот, недавно покрашенный, сиял в рассеянным свете редких фонарей приглушенным медным цветом.
- Ну… долгая история, - он сунул ладони в карманы брюк и повёл плечами. - Нам с Леоном, эмм… надо было отлучиться. В Спрингфилд. Пока нас не было, тут начала твориться редчайшая херня.
Он помолчал, а потом, нахмурившись, продолжил:
- Тадеуш погиб. Сгорел. Всех Шериф потом загрёб на допрос. А потом мы вернулись, и Леон всё, ну… - хмурая гримаса сменилась быстрой улыбкой. - Он всё решил.
- Вот вообще сейчас непонятно было, чесно сказать.
Гленн шумно поскребла в затылке, не от того, что блохи завелись, а чтоб подчеркнуть степень непонятушек.
- С чего Тадеуш сгорать решил? При чем тут Шериф? И как это, едри его в качель, логически подводится к поезду... КОторый, кстати, ваще зашибись какой крутой.
Улыбка Алана стала ещё шире.
- Очень крутой. Охренительно крутой, и… - он запнулся на мгновение, а потом продолжил. - Он как дракон. Только спящий пока.
Гленн протащили вокруг локомотива и потянули в сторону остальных вагонов.
- Тадеуш… тут всё, эмм, сложно. Джуд ничего толкового не говорит, остальные - тоже. Пока нас тут не было, они, вроде как, ну… передрались. За то, кто будет главный и всё-такое. Наговорили всякой херни. За что Шериф их и загрёб. Тут же вроде как, эмм… неспокойно. Шабаш на подходе.
- Кто с кем передрался? Джуд с Тадэушем?
От такой постановки вопроса Гленн форменно уронила челюсть, а взглядом и вовсе уподобилась сове, пережившей неудачную лоботомию.
- М-мм, Роджер с Тадеушем. Тадеуш с Джудом - словесно, к счастью, - Алан повёл плечами. - Меня тут не было, а по чужим рассказам… ну, ты и сам видишь, как сложно что-то понять, когда кто-то, эмм… паршиво рассказывает. Но ты можешь спросить у Майка - он-то там был и всё видел. Я думаю, он будет очень рад тебя видеть.
Они шли вдоль вагонов, и Алан поочерёдно тыкал в каждый, рассказывая, что где.
- Тут живут Роджер, Джуд… ну, Джуд, жил. Сейчас он в другом месте. Тут декорации. Зверьё тут. Это вагон Якова. Это - вагон Виктора. Туда не ходить, не стучаться и всё-такое.
- А Виктор это кто вообще? И что в итоге то с шерифом? Все устаканилось, или мы готовимся сваливать на горящем паровозе через прерии?
нельзя сказать, что понимание начало давать хоть какие то намеки на жизнь в разуме Гленн. Но что поделать, Алан объяснял так, что проще ему учинитьп рямой массаж мозга, чем реально сложить картину.
- Кстати, расскажи, как поезд то обретали?
- Виктор это друг, - без колебаний отозвался Алан. - Леона и мой. Смертный. С Шерифом всё, да… устаканилось. Леон устаканил. Наших отпустили, мы пока задерживаемся в Новом Орлеане. Не знаю, надолго ли, но… - он пожал плечами. - Пока так. А тут живёт Энди. Мистер Уилсон. Эмм, вы с ним виделись? Или нет? Он… тебе понравится. Встретишь - попроси его показать тебе пингвина.
Алан помолчал, в задумчивости глядя на вагоны, где отсвечивали тусклым золотом редкие окна.
- Поезд… Ну, - он вновь весело хмыкнул. - Нам нужно было вернуться из Спрингфилда. И Леон, ну… пришёл и сказал, что это его поезд. И его ему отдали. А потом, он, ну… подарил его мне.
Последняя фраза прозвучала с нескрываемыми восторгом и радостью.
- Э... Нет, не виделись с Энди. А Виктор он собственно, друг в каком разрезе? То есть ну, вот если подробнее? Например, он в курсе эм... К кому попал?
Вопрос стаусности смерного и его осведомленности был важным. Очень даже, учитывая обилие вампиров на единицу пространства и то, что сама ГЛенн в качестве основного своего занятия практиковала "особую маскарадонарушательную дисциплину".
- Ох ты ж пресвятые угодники и вся нечистая сила! Так это ТВОЙ поезд???
Гленн второй раз за очень короткий отрезок времени уронила челюсть, и уставилась на Алана так, как если бы он был ее подружкой, хвасатющейся на девичнике венчальным кольцом с бриллиантом размером с добрую вишню.
- Виктор в курсе. Он… - Алан не договорил, оборвав себя, а потом коротко закончил, махнув рукой, словно жест мог заменить слова. - Он в курсе всякого .
Реакция Гленн его… обрадовала.
- Да! - Алан вскинул голову, глядя на Гленн снизу вверх. - Совсем мой. В смысле, ну… мой . По документам, и вообще. Смотри. Вот твой вагон. Мы туда перетащили, ну… всё, что было в фургоне. Если что-то понадобится - ты говори Якову, идёт? Как и раньше.
- Охренеть вообще! Знаешь, я вот не точ то первый раз вижу, я первый раз слышу, чтоб кому то поезда дарили...
Гленн со знанием дела этак цыкнула зубом, так что сразу стало понятно- она одобряет как Алана, у которого поезд теперь есть, так и Леона, который такой подарок в принципе додумался сделать. Правда было в этом вот одобрении что то такое, ну... Смутное, из разряда того, о чем приличные девочки не говорят вслух, но очень много шепчутся по углам, непременно краснея до ушей.
- Мне тоже никогда не, эмм… не дарили поезда, - Алан хмыкнул.
Меж тем они дошли до последнего вагона - тяжёлого, бронированного и заметно отличающегося от остальных.
- Это вагон Леона. Туда не ломиться. И всё-такое.
Алан помолчал, как-то задумчиво глядя на скрытые за стальными щитами окна вагона. А потом вскинул глаза на Гленн.
- Где ты был?
- Ой, ты даже не представляешь!
Гленн очень так по женски всплеснула руками, делая страшные глаза. При этом по выражению лица ее было явственно видно, что что бы там в прошлом у нее ни было, оно не относилось к категории великих ужасов. Ну или как минимум положительного на выходе оказалось больше.
- В болоте! Натурально в болоте. И теперь я... хотя, это не рассказывать, это показывать надо!
- Показывай, - не колебаясь ни секунды отозвался Алан. - В смысле, ну, пойдём в вагон какой-нибудь. В твой. Покажешь там. А тот тут… люди могут быть. Посторонние. Мало ли.
- Ну, пойдем в мой вагон, чтоуж тут. Заодно я там гляну что как внутри, а то ведь интересно! Ну и да, людям это наверное смотреть не надо.
Гленн хохотнула, как если бы Алан, упоминая случайных зрителей, сказал что то смешное. Как если бы оно было удачной шуткой.
- Босса звать на тестовый показ будем или?
С каким то оттенком хулиганства спросила она у тремера, заодно забираясь в вагон, который был промаркирован как ее. надо сказать, что входила в свои теперь апартаменты Гленн торжественно, явно ощущая всю важность момента. Еще бы, она входит не просто абы куда, а в поезд, которым владеет не какая-то там компания, а вот этот рядом с ней находящийся Алан. не абы что, так то.
- Ну…
Алан, сощурясь, всмотрелся в ту сторону, где виднелись смутные фигуры Леона и Лакеса. И, разглядев, куда они двинулись, повёл плечами.
- Нет, он ещё занят. Потом, ну… покажешь.
Он забрался следом за Гленн в вагон.
- Мы тут ничего не раскладывали. Просто, ну… сгрузили всё. Если переделать надо будет что-то, ты говори. Сделаем.
- Да ладно, вы это сюда перетащили- так уже молодцы. Теперь время будет- разгребем бардак, наладим все по правильному.
Великодушно махнула рукой Гленн, заодно обживаясь в пока еще незнакомом пространстве. То, что немногие (и крайне нехитрые) вещи были банально сложены, имело свои преимущества- места в вагоне было нормально так. Должно было хватить.
- Дверку прикрой, и садись воон тудыть.
Ирландка щелкнула выключателем, зажигая в вагоне свет, и заодно указывая Алану на куда приземляться. Получалось, что расположиться ему надо мягко говоря, нек вплотную к ней. Даж еможно сказать на замтеном удалении, чтобы значит, было как следует видно ВСЮ фигуру. Потом, вполне ожидаемо, цимисх начала раздеваться. Деловито так, по рабочему. Нет, ну а что, оджежда не казенная, жалко одежу то...
- Ты только не пугайся и не убегай, агась?
Далал она важный совет Алану, который меж тем, морг пронаблюдать крайне забавную цимисховую анатомию- а именно, мужское тело, совершенно лишенное положенных мужчине атрибутов. Ну и да, будучи голой, держала себя Гленн так, как если бы была одета- видимо, ее ничего не смущало и такой расклад полагался совершенно рядовым, нормальным. В окнце концов, кожа то на ней, так что комплекосвать не из за чего. на пару секунд цимисх замерла, как бы давая невербальное начало не то представлению, не то еще чему, фиксируя на себе внимание. Дескать, вот щас-щас, начнется этосамое...
Алан устроился у самой двери, и когда Гленн начал раздеваться, быстро отвёл взгляд в сторону. Потом, мысленно чертыхнувшись, всё же покосился на обнажающегося цимисха. Мелькнула быстрая, дурацкая мысль, что он щупал рёбра этого Собрата, изнутри - и отводить взгляд теперь будет чертовски глупо.
- Обещаю никуда не, ну… не убегать, - фыркнул он, глядя на Гленн с настороженным любопытством и самую малость - смущением. - Показывай.
А дальше, собственно, началось, и началось без какого либо предупреждения, если не считать им те саме несколько секунд неподвижности.
Гленн старась, очень старалась сделать все так, чтобы пока единственный зритель не пропустил деталей, чтобы текучая и меняющаяся плоть проходила свои изменения как на параде. То есть обстоятельно, плавно и... ну, зримо? Да, навреное так. Сперва где то под кожей зародилась волна, расходящаяся тяжеловесным, тугим движением. Невидимая рука в этот раз ничего не лепила, плоть текла, осовобождая место для изменяющих ворму костей, которые смщялись и перестраивались с чуть слышным, влажным хрустом.
На короткий миг показалось, что сейчас Гленн просто сменит пол на привычный, обретая прижизненные формы- из недо-мужчины проступила вполне себе женщина, с широким задом, толстоватыми ляжками и нерупной, но увесистой даже на глаз грудью... Но на этом дело не заверлилось. Казалось, женщина тионет в раздавшейся и наплывающей изнутри, если так вообще бывает, плоти. Кожа набирала цвет, темнея и уплотняясь, матово отблескивая в свете электрических ламп, как пережареное кофейное зерно. Кож ашла складками, складки ложились внахлест, образуя не то чешую, не то хитиновую броню. Скулы резко уехали назад, вытягиваясь в два изогнутых гребня вдоль непомерно длинной шеи. Челюсти вытянулись, превращая лицо в страную звероподобную маску, с чувственно изогнутыми губами, но провал рта тянулся дальше. Глаза превращались в узкие прорези, на подобие китайских театральных масок.
Темно-коричневая, цвета горького шоколада, туша хлопнулась на пол, на четыре э.. ноги? Конечности. Вдоль хребта выстроился сдержанный частокол шипов, ниже крестца вытягивался, извивался и все никак не заканчивался массивный гибкий хвост. И вот уже неведовамя и чуждая науке тварь встает с пола, прочно стоя на треугольнике вывернутых по звериному лап и упругого хвоста. У твари широкие, почеркнуто жественные бедра, и кажется, на "ногах" на сустав больше, чем должно быть, но может быть именно кажется. А вот на руках- ну да, именно 6 пальцев. Пять как у людей, и шестой- с длинным, чуть не в локоть когтем, уложенным на подобие лапы богомола.
При движении хитин чуть слышно шелестит, тварь поводит плечами, качает кончиком хвоста, наклоняет на сторону голову и растягивает губы. Наверное, улыбается. Навреное. Копна оранжевых то ли щупалец, то ли хитиновых мягких игл заменяет ей волосы, ярким ореолом окружая голову и плечи... Тварь двигается, с тугой, тяжеловесной грацией неестественной жизни, тварь нравится себе, и это ощущается даже на расстоянии... Тварь расправляет шестой палец, поводит кинжалом-когтем по воздуху, картинно разворачивается вытянутым профилем лица-морды.
Алан пристально смотрел на превращение Гленн, не шевелясь и не моргая. Это было… красиво? Ужасно? Завораживающе? Кажется, и то, и другое, и был ещё ужас - тот страх, когда смотришь на что-то непонятное и неведомое, и этот холодный ужас мешается с восторгом узнавания чего-то невероятного и нового.
За эти невозможно долгие секунды - минуты? - Алан не был уверен, что не потерял счёт времени, он увидел, как человеческая фигура превращается в что-то… иное.
Такое же иное, как дыхание Умбры, как болотные огни, как ощущение предвечного пламени и шёпот призраков.
Когда Гленн развернулась к нему, Алан поднялся на ноги. Не резко, не испуганно, а завороженно. И сделал шаг вперёд, протянув руку, чтобы дотронуться до… Твари.
Тварь чуть подается вперед, наклоняя корпус и выгибая шею, так, чтобы оказаться почти на одном уровне с тремером. Задние конечности ее напружиниваются, а хвост вытигвается- она баллансирует, и кончик хаоста медленнно чертит по воздуху. Чуть влево, чуть вправо, и снова. "я хороша! Я вышла из мрака болот, из толщи ила, из первобытных, бессмысленных снов! Я темная сила плодородной земли, в меня уходят мертвые, и из них я рождаю травы..." будто бы заявляет о себе тварь, молча скалясь в том, что заменяет ей улыбку. Если смерть может быть живой, если она умеет выворачиваться наизнанку, то она такова. Тварь плавно разводит руки-лапы в стороны, как если бы она приглашала обнять себя. Яркая грива щупалец-игл шелестит по покатым, мощным плечам, стекая на пластины брони, закрывающей грудь. Тварь не против, чтоб ее трогали, и даже подает чутьв перед левую руку, разворачивая далонью вверх...
Запах стоячей воды, влаги и ила. Чёрные стволы деревьев, поднимающиеся вверх. Запах земли - живой земли, впитывающей в себя мертвецов. Тихий шелест хитина струился песком и завораживал.
Алан смотрел на Тварь и видел жизнь. Видел смерть. Видел первородный ужас, прячущийся в тенях. Оранжевые волосы казались племенем.
Он шагнул ещё ближе, всё также не моргая, глядя широко распахнутыми глазами. И вложил свою ладонь в распахнутую когтистую руку, ощущая под пальцами холодную кожу и чешую.
- Ты прекрасна, - выдохнул он, делая ещё шаг, оказываясь вплотную к Твари и запрокидывая голову, глядя снизу вверх.
Тварь аккрутано сжала пальцы левой лапы, все пять. Шестой только качнулся, вхолостую прорезая воздух вдоль бронированного, черного как кофейное пережареное зерно, предплечья. Еще чуть просела на задних лапах, S-образно выгибая хвост, чтобы уравновесить корпус, и почти невесомо приобняла передней правой лапой тремера за плечи. Навреное, со стороны это выглядело жутковато- здоровенная бронированная туша, и маленькая по сравнению с ней, хрупкая человеческая фигура рядом.
Тварь вытянула шею, приближая свое почти-лицо к лицу Алана, глядя узкими прорезями своих нечеловеческих глаз в его глаза. Очень неосторожно в случае с тремером, но тварь не хотела и что там, как следует не умела бояться своих а тремер в эту категорию попал, не смотря на клановые разногласия. Тварь знала что такое стая, причем в понимании, куда более простом и очевидном, чем притяно в Шабаше... Чем принято везде.
Тварь перестала скалиться, что в ее случае означало улыбку, и четко, очень так ощутимо приложилась губами ко лбу Алана. Раздался смачный, громкий и очень чтеко слышимый в тишине вагона "чмок", а тремер мог ощутить, что губы у нее плотные, как литая резина. И да, если глядеть со стороны, то в этом жесте не было эротизма, ну, не более, чем он пристуствует в любом действии существа, именуемого "самка" в степени почти абсурдной. В этом было скорее что то сродни нежности зверя к потомству, ничьей и от того общей матери к дитя.
Даже если мать не различает детей не то что по признакоу "свой-чужжой" а не видит разницы между растением, животным, или человеком. Никто не чужой, все свои, до той степени, когда стирается грань между "хорошо" и "плохо", между чудовищем из забытого сна и той, которая это чудовище не пускает выбраться из под кровати...
Гленн была иной. Настолько иной, что Алан не мог описать её обычными словами - они казались слишком сухими, слишком скупыми, чтобы обозначить то, что было самой изначальностью. Самой природой. Самой жизнью. Самой смертью.
Пространство купе, казалось, сузилось, и в мире не осталось ничего, кроме огромной, нависающей на ним Твари, обхватившей его рукой.
Когда плотные, прохладные губы коснулись его лба, Алан лишь моргнул - не дёрнулся, не вздрогнул.
Не отводя взгляда от мерцающих узких глаз, он потянулся, положив вторую ладонь поверх руки Твари, касаясь очень осторожно, мягко и изучающе.
Тварь не мешала себя изучать. Бессмысленно-благожелательная, единственное, что могло ее спугнуть - это открыто выраженное "не-приятие" со стороны "ничьего детеныша". Испуг, желание отмежеваться, этакая резко проведенная черта, которая собственно и делает монстров в темноте - монстрами. Ведь всем известно- коли их не пугаться, то они и не страшные... Твари было много. Твари хватило бы на всех, если бы все тут были, но тут был один Алан, и потому она была для него. Весь ее не израсходованный при жизни запас вот этого, животного, темного и созидательного в той степени, когда оно уже начинает разрушать.
Тварь подалась вперед и вниз, выворачивая корпус под диким углом, отрабатывая баланс неестественно вывернутыми суставами задних лап и ощутимо скрежещя когтями по полу. Непростая задача- обернуться вокруг человека, не отбирая у него руки, но можно. Если задействовать хвост. По сути, Алан оказывался сейчас в кольце темного хитина, а тварь- с упором на условное "колено", свернутая почти в спираль, если учитывать длинную шею и да, таки хвост.
Неестественное это положение, равно как и движение, которым тварь складывалась в него, было очень плавным, текучим и тяжелым. Как если бы в гулком вагоне с тихим шелестом перетекал из формы в форму черный мед или нефть. Нефть, несущая в себе память о всех древовидных папоротниках и ископаемых ящерах, которыми она могла быть когда то, и которым является и теперь...
Алан не боялся. Он смотрел и никак не мог насмотреться на протянувшуюся вокруг него Тварь. Ему казалось - вдохни он сейчас воздух, и тот будет пахнуть прошлым, тенями, чернотой, смертью и жизнью - всеми этими несуществующими запахами, которые нельзя описать, но можно лишь почувствовать.
Он раскинул руки в стороны, стараясь обхватить это огромное порождение изначальности. Ладони скользили по хитину, аккуратно касались шипов, проходясь от острые кончиков к утолщённому основанию, лёгкой щекоткой проходились по огненным жгутам волос и мельком касались зверинного лица. Очень мягкие, неспешные прикосновения - можно ли? позволяешь? - я лишь хочу прикоснуться к тому, чем никогда не смогу стать.
Тварь позволяла. Как собака позволяет щенкам жевать себя за хвост, как земля не мешает проростать зернам, как вода не способна помешать тонуть в ней. Тварь свилась почти в полное кольцо вокруг фигуры человека, при желании она могла бы укусить себя за хвост, но это было лишним. Она поводила боками, заставляя хитиновые матовые пластины топорщиться, гнула шею, чтобы оранжевые шупальца-иглы рассыпались по остро выставленным лопаткам, жмурила из без того узкие, окаймленные более темными "стрелками" зеленые глаза.
В какой то момент тварь распахнула пасть на всю ширину, показывая, что почти-слишком-человеческие губы это деталь. На деле жеж пасть раскрывается широко, очень широко, и за темным профилем там виднеются розоватые перетяжки сухожилий. Если бы тварь мога иметь запах, то она пахла бы распаханой землей и перегноем, звериным мускусом и смятой зеленью.
С дробным цокотом она пошевелила когтистыми пальцами задней ноги, расправила пальцы на руке, растопыривая их шире. Шестой, похожий на черный обсидиановый нож, коготь оказался над плечом у Алана, но это не было жестом угрозы. Скорее так, обернувшись вокруг тремера, она вольно или не вольно отделяла его от... от чего то, что могло быть все.
Это было ее природное свойство, бессознательное и не требующее разума. И горе тому хищнику, который попробует вторнуться за этот барьер. Потому что медово-тягучая, расслабленно-нежная сейчас, она могла быть и иной. Мало не покажется тому, кто встанет на дороге у вывернутой наизнанку жизни, со всеми ее когтями, броней, а более того- зубодробительным порывом. Пока - скрытым, пока - пассивным и спящим, но долго ли разбудить?
В мире не осталось ничего, кроме него и Твари. Всё, что было за границей этого гибкого хитинового тела не существовало, не имело значения в этих растягивающихся в вечность минутах.
Алан скользил ладонями по гладкому хитину, то замирая на мгновение, то продолжая плавное движение, а потом в какой-то момент подался ближе, прижимаясь к Твари плечом, боком, щекой.
В этом порывистом жесте не было ничего… ничего, кроме желания понять, прочувствовать каждый выступ, каждый шип, каждую пластину чешуи, каждый изгиб этого тела - слишком ломаного и изящного одновременно.
Алан зажмурился, проваливаясь в темноту, отсекая зрение и оставляя себе только ощущения.
Когда Алан закрыл глаза, зримая чать твари, конечно же, пропала.
Зато теперь рядом с тремером ворочалось нечто, одновременно ощутимо тяжелое, могущее придавить, но при этом аккуратное. Что то вроде невесомого касания тектонической плиты. Оно дышало (по привычке, но все же), оно было шероховато-упругое, подвижное в своей статичности. Мягко перекатывались мышцы под хитиновым панцирем, сходились и расходились пластины, шелестя и поскрипывая. Скребли по полу когти, проворачивая легкую на движении тушу вокруг мягкого и хрупкого центра. Тварь терлась о человеческую плоть боками, просказьзывала мягкими иглами гривы, дыбила шипы вдоль хребта. Можно подумать, она вила гнездо, некое логово, полное шеров и темноты.
Наконец щеки тремера консулось нечто влажное, однозначно мягкое... Тварь облизала его, широким таким движением. Зачем это было именно сделано тварь точно не знала, но и не задумывалась о деталях- так было правильно. В некотором роде она помечала его, на уровне базовых ощущений маркируя как своего, и донося до него эту мысль. Как он не шарахался от нее, так и она была готова принимать его. Вернее даже ультимативно принимала, потому что идея о том, что этого можно НЕ делать казалась невозможной и неправильной. В первозданном пространстве жизни которая не жизнь и смерти, которая обораивается противопложным было место для всех.
Алан подался вперёд и слепо вытянул руку, пытаясь нащупать пальцами морду твари. Звуки и ощущения захлёстывали, как океанская волна, и он тонул в них, не пытаясь даже сопротивляться, а наоборот, вслушиваясь и погружаясь всё глубже и глубже в заполненную шорохом и скрежетом бездну. Это был будто бы транс.
Он мягко скользнул ладонями по костяным шейным гребням, и продолжением этого жеста обнял Тварь за шею, оказываясь вплотную к ней. Слишком близко, и теперь Алан чувствовал всем телом текучий перелив мышц под плотным хитином, ощущал колкость острых краёв пластин. Он выдохнул, беззвучно, без страха или растерянности, а так, словно достиг чего-то, добрался до края или вершины.
А потом опустился на пол, словно сворачиваясь в этом, свитом из тела Твари, гнезде.
И тварь обняла его в ответ, плавно и тягуче опускаясь на пол, аккуратно, но ощутимо придавливая тремера за плечи правой пердней лапой, левой же передней упираясь в этот самый пол. Подогнула слишком длинные для человеческих пропроций задние лапы, подтаскивая их к себе, колыхнулась... окончательно оборачиваясь вокруг человека, практически наматывая себя на него. Как собака, греющая брюхом щенка.
Частично Алан оказался зажат между бедрами твари, так что вполне мог ощутить "ребра жесткости" проходящие по широким пластинам, бедра накрывающим. Частично его придавило намотавшися теперь вокруг них обоих хвостом- чуть колючим, упругим, с резкими гранями чешуек. Хвост кололся бы сильнее, но тварь была бережной. Сверху его накрыло невидимой в данный момент гривой и шеей. Алан оказался в своеобразном коконе из конечностей, шипов и чужеродной плоти. Со стороны могло наверное показаться, что тварь жрет его, как анемон добычу.
Но тварь не жрала, она только потерлась жесткой щекой и вытянутой мордой об ухо тремера, и так замерла. Очень надо сказать, компактно, так что наружу торчало не так уж и много Алана. Зато много его было внутри этого.. пространства. Как зародыш в яйце, или как зерно во влажной и темной почве.
Темнота вокруг была осязаемой. Темнота вокруг была острой, твёрдой, и в тоже время она мягко обнимала, закрывая собой от остального мира. Алан нашёл ладонью когтистую руку, придавившую его за плечи, вновь скользнул пальцами по пластинам чешуи коротким, всё ещё изучающим жестом.
Это была Гленн - и одновременно с этим это была не Гленн, и потому можно было на задумываться о том, как он потом будет смотреть ей в глаза. Всё это было слишком человеческим , и казалось Алану сейчас неважным, чужеродным. Он был внутри чего-то иного , и это иное было вокруг него.
Он плотней сомкнул ресницы; где-то на границе сознания билась мысль, что в какой-то момент придётся встать, вернуться в настоящий мир.
Но это - потом. Не сейчас.
Гленн такое вопросы, как то, кто кому и куда будет глядеть после, вообще не волновали. Таких вопросов у нее просто не возникало, потому что ну.. Она была занята. Она уютно сворачивалась вокруг мягкого и хрупкого центра, выставляя во внешний мир, вернее- внешнее пространство, шипы и пластины темной брони.
Она делила пространство на "вне" и "внутри" своим телом, и ощущала себя... особенно. Где то там, в этом "внутри" были ее нерожденные дети, они молчали во тьме и небытии, растворенные в мировом океане не-жизни. Где то там была вся ее жизнь, которая не была прожита, и которая не получила логичного финала, став кормом для растений и подземных слепых тварей. Весь этот неизрасходованный и не нашедший применения запас...
Мягкий и хрупкий Алан вполне годился для некого символического выражения вот этого вот всего отчасти потому что сгодился бы любой. Отчасти- потому, что он легко принимал это положение дел, даже не зная о нем. Она могла бы дать жизнь, она могла бы умереть, но ничего этого УЖЕ не случилось и случиться в той форме, в которой природой назначено тому быть, не могло.
Но оно было, вывернутое наизнанку, утопленное в не-живом. Изменившееся, но не исчезнувшее. Тварь удоволетворенно ворочалась, устраиваясь удобнее и плотнее, плыла в ощущении того, что все как надо. Твари было хорошо. Тварь молча отрабатывала не-живым щитом, и ей казалось, что она может вот так же обернуться вокруг всего мира. Принять его в свои чудовищные лапы, облизать соленым языком океана, дышать на него ветром.
@темы: Алан, Гленн, 1926 год, 2 сентября