Ночь, в которой Тварь забирает Леона в свои объятия, в своё логово, и Владычица перекрестков стоит за их спинами
Майская Ночь, Новый Орлеан, городской парк
Услышав знакомый голос, Леон тормознул и обратил на Цимисха слегка дезориентированный взор. Голос в голове подавал ему противоречивые советы, и почему-то настаивал на скорейшем покидании праздника. Советы эти плавали в глухой вате полного морального опустошения и предрассветной близости. Ласомбра не ощущал в себе способности даже приветствовать Гленн как полагается, так что просто кивнул и встал, как вкопанный.
Сгустившийся из темноты за спиной Леона Антимо предупреждающе поднес палец в белой перчатке к губам, напоминая - сейчас не самое лучше время, чтобы приставать к боссу с душеспасительными разговорами. Лучше завтра.
Вообще, надо сказать, что такое поведение Леона было с точки зрения Гленн несколько не нормально. Нетипично вернее, скажем так. Да что там, во всех случаях, когда что то было не так и не то ( а на глаз то не похоже, чтобы у Леона все было так и то ТЕПЕРЬ) ласобра вел себя иначе. В частности, не молчал. Мысленно цимисх присвистнула, а в реальности- сделала круглые глаза Антимо. Дескать, не совсем тупая, все я помню. И правда, дворецкий тут в некотором роде мог быть спокоен- цимисх отличалась известной последовательностью решений. Или- монорельсовостью, кому как нравится, но если решили, что завтра-поослезавтра, значит всяко не сегодня.
- Ну или всяко не хуже, чем в других местах...
Явно тише, задумчиво так проговорила цимисх, воздвигаясь рядом с Леоном, благо разница в росте- она никуда не делась не смотря на волшебные превращения этой ночи. К Леону Гленн испытывала сложную гамму чувств, которые наиболее хорошо выражались бы в понятии "вожак", и потому с ним следовало что то сделать. Ну, вывести из прострации, беда только в том, что цимисх тут знала ровно один способ.
- Утомительное дело эти гулянки, ага...
Она придвинулась еще, сводя на нет любое личное пространство, которое у Леона еще могло остаться, и правно приобнимая его за спину свободной рукой. Мягко, но плотно увлекая его под нависающие ветки куста. Почти растекаясь касанием по его лопаткам и позвоночнику, собирая в вязкое, пропахшее звриным логовом и взрытой землей свое пространство, отчерченное от всего мира выгрутыми спинами маленьких и ее когтистой лапой. Попутно это не мешало ей подавать Антимо тайный знак в виде интенсиногов стряхивания бутылки, дескать, заберите, уважаемый, тару...
Антимо аккуратно и брезгливо взял опустевшую бутыль двумя пальцами, ласково (и так же брезгливо) приобнял другой рукой Энди за плечи и повлек его куда-то в сторону набережной.
Леон слегка потерянно обернулся, ища взглядом Антимо (или еще кого-то), но сформулировать, что именно хотел, не смог, и пошел туда, куда вела его Гленн, немного запинаясь.
Выглядел он откровенно сонным.
Цимисх выхохнула, медленно так, с практически неслышимым низким ворчанием, которое проще было ощутить как вибрацию ее тела, чем именно взять на слух. Плотная стая маленьких расступилась, чтобы впустить ее и Леона в свой круг, и тут же сомкнулась обратно. Под неизвестным кустом, чьи ветви давали достаточно тени, было пространство, и это пространство сейчас было ее. Становилось ее, по праву пришедшей сюда, и обнаружившей пространство ничейным. Это было логово, темное и уютное, заполненное тихим дыханием никогда не ступавших по земле маленьких, и - ей самой. Чудовищно тяжелой, стабильной как горный хребет. В теплой, вязкой темноте логова весь мир оставался снаружи, а Тварь тускло отсвечивала болотной зеленью взгляда, обнимая того, кого она привела, забрала в это логово когтистыми лапами. Очень когтистыми лапами, забранными в плотную броню, но очень бережно. Усаживала на землю, так чтобы можно было обхватить его целиком, гладила по спине и бокам, жарко дышала в загривок. Да, в мире бывает много чего, всякого, но здесь и сейчас была только она, и черные спины живого ковра из улегшихся, коопошащихся маленьих. Она вылизывала Леона руками, почти заворачивая его в себя, накрывая пологом своего запаха. И неслышно ворчала, как большой зверь. Нежно так, ласково. Тварь не умела говорить, но выражать эмоции - вполне. И сейчас она ультимативно, с решительностью сходящего селя, выражала любовь и принятие. Абсолютное принятие, потому что другого не знала. И любовь- которую не умела делить на виды. Любовь матери, любовь самки, дружеская любовь- какая разница, все вместе. "Тут можно расслабиться, тут безопасно, тут нет чужих"- цимисх медленно, но плотно прижалась губами в район уха Леона.
Великая Мать стояла за их спинами. Темная богиня перекрестков, покровительница их обоих.
Это принятие было тем, чего он, оказывается, всегда искал, сворачиваясь в темноте и тишине одиночества на гладких холодных камнях. Тем, чего ему всегда не хватало. Сейчас - сильнее обычного. Сейчас его сломала бы жалость - или наоборот, еще один, любой удар. Любые слова сейчас достали бы до дна сил, которые всегда казались бездонными и так внезапно и неожиданно закончились. Но не это. Не молчаливое всеобъемлющее темное-тихое-теплое объятие, которое давало драгоценную возможность... отдохнуть.
Леон протянул руки к Гленн, обхватывая ее за шею, и почти сразу же провалился в сон.
Из слегка ослабевших пальцев выпало серебряное кольцо из двух соколиных перьев.
Тональность неслышного, низкого ворчания плыла, то становясь чуть громче, то стихая до вибрации грудины. Так кошка баюкает котят. Огромная, покрытая хитином, но все же. Безмятешный покой логова наваливался на них всех, сидящих под кустом. Слой за слоем, как намывают реки ил, как ложатся один поверх другого слои земли, начиная от корней травы и заканчивая костями древних ящеров. Сползлись плотнее, укладываясь в сплошной ком, сплетаясь телами, маленькие, сонно вздыхая. Тверь свивала хвост кольцами, зримо межуя пространство на "тут-внутри" и все другое, которое вне. Броня матери достаточная броня для всего, и чудовищные когти ее лап могут быть теплыми и нежными. Если не в ее тяжелой тени, не в в нежных и теплых сейчас когтях спать можно спокойно, то где еще? Да, тут можно спать, а она будет смотреть в ночь болотными огнями глаз, тянуть звериную песню про любовь, которая по сути всегда одна, и беззвучно показывать клыки тем, кто решит придти с вредом. Баюкая на руках отключившегося ласомбру, Гленн спинным мозгом ощущала чье-то присуствие тут. Чего то больего, чем она, более древнего и старшего, но- не враждебного. Такая-же-другая. Такаая-же-другая смотрела, и цимисх мысленно кивнула ей. Почтение и узнавание "запаха". Да, я понимаю о чем ты, я соглашаюсь с тобой, я уважаю и признаю тебя"
Такая-же-другая присутствовала везде в этом парке. Черная кобыла бесшумно прошла мимо, обдав их теплым, пахнущим полынью, дыханием, и ушла, взмахнув невозможно длинным хвостом.
Майская Ночь, Новый Орлеан, городской парк
Услышав знакомый голос, Леон тормознул и обратил на Цимисха слегка дезориентированный взор. Голос в голове подавал ему противоречивые советы, и почему-то настаивал на скорейшем покидании праздника. Советы эти плавали в глухой вате полного морального опустошения и предрассветной близости. Ласомбра не ощущал в себе способности даже приветствовать Гленн как полагается, так что просто кивнул и встал, как вкопанный.
Сгустившийся из темноты за спиной Леона Антимо предупреждающе поднес палец в белой перчатке к губам, напоминая - сейчас не самое лучше время, чтобы приставать к боссу с душеспасительными разговорами. Лучше завтра.
Вообще, надо сказать, что такое поведение Леона было с точки зрения Гленн несколько не нормально. Нетипично вернее, скажем так. Да что там, во всех случаях, когда что то было не так и не то ( а на глаз то не похоже, чтобы у Леона все было так и то ТЕПЕРЬ) ласобра вел себя иначе. В частности, не молчал. Мысленно цимисх присвистнула, а в реальности- сделала круглые глаза Антимо. Дескать, не совсем тупая, все я помню. И правда, дворецкий тут в некотором роде мог быть спокоен- цимисх отличалась известной последовательностью решений. Или- монорельсовостью, кому как нравится, но если решили, что завтра-поослезавтра, значит всяко не сегодня.
- Ну или всяко не хуже, чем в других местах...
Явно тише, задумчиво так проговорила цимисх, воздвигаясь рядом с Леоном, благо разница в росте- она никуда не делась не смотря на волшебные превращения этой ночи. К Леону Гленн испытывала сложную гамму чувств, которые наиболее хорошо выражались бы в понятии "вожак", и потому с ним следовало что то сделать. Ну, вывести из прострации, беда только в том, что цимисх тут знала ровно один способ.
- Утомительное дело эти гулянки, ага...
Она придвинулась еще, сводя на нет любое личное пространство, которое у Леона еще могло остаться, и правно приобнимая его за спину свободной рукой. Мягко, но плотно увлекая его под нависающие ветки куста. Почти растекаясь касанием по его лопаткам и позвоночнику, собирая в вязкое, пропахшее звриным логовом и взрытой землей свое пространство, отчерченное от всего мира выгрутыми спинами маленьких и ее когтистой лапой. Попутно это не мешало ей подавать Антимо тайный знак в виде интенсиногов стряхивания бутылки, дескать, заберите, уважаемый, тару...
Антимо аккуратно и брезгливо взял опустевшую бутыль двумя пальцами, ласково (и так же брезгливо) приобнял другой рукой Энди за плечи и повлек его куда-то в сторону набережной.
Леон слегка потерянно обернулся, ища взглядом Антимо (или еще кого-то), но сформулировать, что именно хотел, не смог, и пошел туда, куда вела его Гленн, немного запинаясь.
Выглядел он откровенно сонным.
Цимисх выхохнула, медленно так, с практически неслышимым низким ворчанием, которое проще было ощутить как вибрацию ее тела, чем именно взять на слух. Плотная стая маленьких расступилась, чтобы впустить ее и Леона в свой круг, и тут же сомкнулась обратно. Под неизвестным кустом, чьи ветви давали достаточно тени, было пространство, и это пространство сейчас было ее. Становилось ее, по праву пришедшей сюда, и обнаружившей пространство ничейным. Это было логово, темное и уютное, заполненное тихим дыханием никогда не ступавших по земле маленьких, и - ей самой. Чудовищно тяжелой, стабильной как горный хребет. В теплой, вязкой темноте логова весь мир оставался снаружи, а Тварь тускло отсвечивала болотной зеленью взгляда, обнимая того, кого она привела, забрала в это логово когтистыми лапами. Очень когтистыми лапами, забранными в плотную броню, но очень бережно. Усаживала на землю, так чтобы можно было обхватить его целиком, гладила по спине и бокам, жарко дышала в загривок. Да, в мире бывает много чего, всякого, но здесь и сейчас была только она, и черные спины живого ковра из улегшихся, коопошащихся маленьих. Она вылизывала Леона руками, почти заворачивая его в себя, накрывая пологом своего запаха. И неслышно ворчала, как большой зверь. Нежно так, ласково. Тварь не умела говорить, но выражать эмоции - вполне. И сейчас она ультимативно, с решительностью сходящего селя, выражала любовь и принятие. Абсолютное принятие, потому что другого не знала. И любовь- которую не умела делить на виды. Любовь матери, любовь самки, дружеская любовь- какая разница, все вместе. "Тут можно расслабиться, тут безопасно, тут нет чужих"- цимисх медленно, но плотно прижалась губами в район уха Леона.
Великая Мать стояла за их спинами. Темная богиня перекрестков, покровительница их обоих.
Это принятие было тем, чего он, оказывается, всегда искал, сворачиваясь в темноте и тишине одиночества на гладких холодных камнях. Тем, чего ему всегда не хватало. Сейчас - сильнее обычного. Сейчас его сломала бы жалость - или наоборот, еще один, любой удар. Любые слова сейчас достали бы до дна сил, которые всегда казались бездонными и так внезапно и неожиданно закончились. Но не это. Не молчаливое всеобъемлющее темное-тихое-теплое объятие, которое давало драгоценную возможность... отдохнуть.
Леон протянул руки к Гленн, обхватывая ее за шею, и почти сразу же провалился в сон.
Из слегка ослабевших пальцев выпало серебряное кольцо из двух соколиных перьев.
Тональность неслышного, низкого ворчания плыла, то становясь чуть громче, то стихая до вибрации грудины. Так кошка баюкает котят. Огромная, покрытая хитином, но все же. Безмятешный покой логова наваливался на них всех, сидящих под кустом. Слой за слоем, как намывают реки ил, как ложатся один поверх другого слои земли, начиная от корней травы и заканчивая костями древних ящеров. Сползлись плотнее, укладываясь в сплошной ком, сплетаясь телами, маленькие, сонно вздыхая. Тверь свивала хвост кольцами, зримо межуя пространство на "тут-внутри" и все другое, которое вне. Броня матери достаточная броня для всего, и чудовищные когти ее лап могут быть теплыми и нежными. Если не в ее тяжелой тени, не в в нежных и теплых сейчас когтях спать можно спокойно, то где еще? Да, тут можно спать, а она будет смотреть в ночь болотными огнями глаз, тянуть звериную песню про любовь, которая по сути всегда одна, и беззвучно показывать клыки тем, кто решит придти с вредом. Баюкая на руках отключившегося ласомбру, Гленн спинным мозгом ощущала чье-то присуствие тут. Чего то больего, чем она, более древнего и старшего, но- не враждебного. Такая-же-другая. Такаая-же-другая смотрела, и цимисх мысленно кивнула ей. Почтение и узнавание "запаха". Да, я понимаю о чем ты, я соглашаюсь с тобой, я уважаю и признаю тебя"
Такая-же-другая присутствовала везде в этом парке. Черная кобыла бесшумно прошла мимо, обдав их теплым, пахнущим полынью, дыханием, и ушла, взмахнув невозможно длинным хвостом.
@темы: Гленн, 1927 год, Антимо, Майская Ночь, Леон